Романтический император", - так отозвался об императоре Павле А. С. Пушкин. Феномен романтизма, ориентации на принципы чести и рыцарства в деятельности Павла I подробно исследовал писатель - историк Н. Эйдельман:

«Честь. О ней постоянно толкуют именные указы, приказы, устные сентенции государя - привить рыцарские понятия развращенному потемкинскому и екатерининскому дворянству, - пишет Н. Эйдельман. - Павел совсем не лжет в отличие от беспрерывно лгавшей матушки. он практически всегда говорит и пишет то, что думает; правдивость Павла - черта его системы, основанной на внутренне последовательных консервативных представлениях".1

Павел освободил деятеля польского освободительного движения Костюшку, взяв с него клятву никогда не сражаться против России. "Польский герой возобновил свою клятву, - пишет прусский агент из Петербурга, - и так как он человек чести, он сдержит ее. Таким образом, если Пруссии понадобится взбунтовать Польшу, то она не сможет рассчитывать на Костюшку"2. В этом эпизоде Павел сконструировал "ситуацию чести", искусно сыграв роль рыцаря, доверяющего слову чести благородного противника.

Самые суровые приговоры павловских судов выносились по делам чести. Честь - любимая тема бесед Павла. Идея рыцарской чести вызвала к жизни и ряд других. А именно: возрастает значимость герба, цвета, формы, эмблемы, жеста. Особое значение приобретает регламентация почестей или бесчестья. Таково, например, почетное перезахоронение Петра III или позорное перехоронение Потемкина3.

"Рыцарская идея Павла, - продолжает Н. Эйдельман, - порождает определенный тон, стиль, театральность, юмор . Насмешливое предложение русского царя всем монархам выйти на дуэль (с первыми министрами в роли секундантов) было опубликовано как бы от "третьего лица" в "Гамбургской газете"4. Напомним, что в XIV - XVI вв. в Западной Европе "совершенно особой формой рыцарской фикции в целях политической рекламы были дуэли, на которые то и дело одни государи вызывали других, но которые в действительности так никогда и не происходили». Иными словами, Павел I своим вызовом "цитирует" поведение четырехвековой давности.

"Консервативно-рыцарская утопия, полагает Н. Эйдельман, - возводилась на двух устоях . всевластие и честь: первое предполагало монополию одного Павла на высшие понятия о чести, что никак не согласовывалось с попыткой рыцарски облагородить целое сословие. Основа рыцарства - свободная личность, сохраняющая принципы чести и в отношениях с высшими, с монархом, тогда как рыцарь - царь постоянно подавляет личную свободу Честь вводится приказом, деспотическим произволом, бесчестным но сути своей. В XII-XIV, даже более поздних веках, многое в этом роде показалось бы естественным. Однако в 1800 году мир жил в иной системе ценностей».6

Возник конфликт между правами господствующего сословия на крепостных и личное "раскрепощение", дарованными екатерининским царствованием и породившими дворянские представления о личной чести, с одной стороны. - и деспотической павловской «реформой чести", с другой. "Возникла, - пишет Н. Эйдельман, - проблема отношений монарха и его социальной опоры".7 Вертикальная "нисходящая" трансляция монарших представлений о чести вступила в противоречие с "горизонтальной" структурой дворянской чести.

"Одним из итогов павловского четырехлетия было более резкое осознание дворянством своих прав и достоинств: "дарование" их Екатериной - первый этап этого осознания: Павловская попытка отнять вызывает "кристаллизацию", новый этап внутреннего освобождения, сопротивления ".8

Любопытна историческая аберрация восприятия фигуры Павла. Несмотря на то, что Павел запретил продавать крестьян без земли, разрешил выборы в купеческом сословии, то есть, сделал немало для улучшения жизни недворянских сословий, его деятельность воспринимается с "дворянской точки зрения".

Итак, Павел I - "русский Дон-Кихот" (как называл его Наполеон), "царь-рыцарь". . "Мне кажется, - писал в 1853 году Л. Толстой, - что действительно характер, особенно политический, Павла I был благородный, рыцарский характер". Павел выдвинул идею чести, рыцарства, благородства в противовес якобинской идее уравнительности. И, несмотря на то, что Павел был свергнут дворянами, недовольными покушениями на их "сословную честь" со стороны монарха, - ценность чести сохранилась еще на четверть века в русском правящем классе, в частности, в деятельности Александра I.

К концу 1790-х годов великий князь Александр решил, что теория "истинной монархии" Монтескье, согласно которой определяющим для монархии является принцип чести, - наиболее подходящий для России ориентир.

"Ничто не может быть унизительнее и бесчеловечнее, как продажа людей К стыду России, рабство еще в ней существует .», - записал 20-летний Александр. 9

Александр I видел в правительстве выразителя интересов российского просвещенного дворянства' "От правительства же будет зависеть, - писал он, - подать поощрительный пример над казенными крестьянами, которых необходимо надобно поставить на ногу вольных мужиков. Без всякого сомнения, окажутся в российских дворянах великодушные примеры непринужденного сему подражания. Стыд, сие великое оружие, везде, где честь существует, поможет весьма для наклонения многих к тому же. И так мало-помалу Россия сбросит с себя сие постыдное рубище неволи, которым она до сего времени была прикрыта".10

Таким образом, упование на стыд, великодушие и честь являлись важнейшим компонентом политических воззрений Александра I.

Черты честолюбия, даже тщеславия отмечались в Александре I многими современниками. Не раз стремление сдержать данное для красного словца слово играло значительную роль в политических решениях Александра.

"Увидим, что лучше: заставить себя бояться или любить", - сказал Александр в декабре 1812 года. Отсюда, как отмечает Н. Ульянов, "джентльменское обращение с врагами и со всем чужеземцами вообще". Представитель Англии Кестльри за месяц до взятия Парижа с тревогой извещал лорда Ливерпулю об "опасном рыцарском настроении" Александра.20

Небезынтересны отзывы о пребывании Александра на конгрессе в Вене осенью 1814 года от агентов тайной венской полиции. Стремление Александра I ставить себя выше других, преувеличивать свою власть проявлялось "в особенности в усвоенной Государем привычке давать всевозможные торжественные обещания, которые он не всегда мог выполнить". Так, еще до вступления в Париж Александр торжественно обещал полякам восстановить царство Польское. Когда княгиня Багратион попыталась защищать противоположную точку зрения, она встретила аргументацию следующего рода: " . Это . вопрос чести, . он дал слово полякам, . обязан сдержать его, . он от него не отступит, хотя бы на него обрушился весь мир"12.