Тем не менее меры по унификации империи не заставили себя ждать, и, что весьма характерно, они сразу же затронули вопрос о наименованиях административно-территориальных единиц. В царствование Павла I существовали Белорусская, Малороссийская и Литовская губернии, после ликвидации которых все эти названия как общие сохранились за пришедшими им на смену более дробными административными образованиями23. В июне 1840 г., в те самые дни, когда, не без колебаний в верхах, был подписан указ об отмене действия Литовского статута, Николай I отдал особое распоряжение, запрещавшее упоминание о «литовских и белорусских губерниях». Данную меру следует рассматривать в широком контексте региональной политики самодержавия. Петербург предпринял тогда столь массированное наступление на обособленность Западного края, что в Комитете западных губерний не исключали ответного взрыва недовольства24.

Несмотря на прямой запрет, обозначения «белорусский» и «литовский» продолжали использоваться и в служебной переписке, и в законотворческой практике. Высочайшее распоряжение не помешало существованию Белорусского учебного округа. В альбоме, изданном в память посещения Александром II Вильны в 1858 г., помещены обращения «от белорусского и литовского мужицких народов» на местных «наречиях». В материалах Редакционных комиссий (1859-1860 гг.) фигурирует определение «литовские» в отношении Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской губерний, а также некоторых уездов Витебской губернии (польские Инфлянты). «Комиссия тогда, — свидетельствует ее член Б.Залеский, — в своих докладах и протоколах всегда называла эти губернии литовскими, а не западными, как они именовались на официальном языке; было это также временным признанием исторической обособленности, хотя князь Черкасский не единыжды заявлял, что Литва может быть только там, где все говорят политовски, а значит, ее не существует»25.

Дальнейшее уточнение и развитие представлений об «официальной народности» в значительной степени связано с реакцией правительства на разработку общественной мыслью славянофильских и украинофильских концепций. Новые идеологические установки особенно рельефно отразились в материалах по делу Кирилло-Мефодиевского общества. Во второй половине 40-х гг. в высших правительственных сферах «необдуманные порывы провинциального духа» считались много пагубнее также весьма нежелательных рассуждений о «мнимом» единстве славян. Петербургские стратеги опасались роста сепаратистских настроений среди «доселе покорных» подданных, своего рода распространения польского синдрома. Выражалось твердое намерение не давать «любви к родине перевеса над любовью к отечеству, империи, изгоняя все, что может вредить последней любви». Как славянофильству, так и украинофильству противопоставлялась русская идея, никогда ранее не звучавшая столь определенно. «Искомое начало народное и не славяно-русское, а чисто русское, непоколебимое в своем основании — собственно наша народность», — говорилось в циркуляре Уварова попечителю Московского учебного округа. «Не славнее ли для нас, риторически вопрошал министр в циркуляре Харьковскому университету, — всякого частного и дробного наименования имя русского»26.

Таким образом, отмежевываясь от зарубежных славян и внешнеполитического панславизма, правительство Николая I одновременно давало расширительное толкование понятию «русские». Русским становилось все славянское население империи, за исключением поляков, для определения места которых более подходила не национальная, а государственная идея («русские поляки» как подданные России). Согласно тому же Уварову, предстояло «сблизить поляков с русскою стихией, внушить им сознание первенства России между славянскими народами»27. В 30-40-е гг. впервые осознается опасность, сопряженная с отступлением от идеи общерусского единства.

Наряду с соседним Царством Польским, Западный край являлся главной ареной польского вопроса, в течение долгого времени заслонявшего собой другие национальные проблемы большого и весьма пестрого в этническом отношении региона. «Мы присоединили Литву, Волынь, Подолию; но сделались ли они от того русскими? вопрошал наместник И.Ф.Паскевич. — Многим ли они лучше по духу, чем Царство Польское? Между тем, на Волыни и Подолии это было в сто раз легче: там наша вера, наш народ; оставалась одна шляхта»28. Особую заботу властей составляла политическая благонадежность жителей западных губерний. Как неотъемлемой части русского народа, в точном соответствии с требованиями официальной доктрины им должны были быть присущи верноподданнические чувства. История польского движения не давала оснований для однозначных суждений по данному поводу. Надежды на поддержку правительственной линии постоянно соседствовали с сомнениями и опасениями: «тогда (до 1863 г. — Л.Г.) мы, по нашему малому знакомству с краем, еще не знали, к чьей стороне примкнет местное крестьянство»29. «В девяти западных губерниях, — гласил указ 1865 г., —на 10-ти миллионное население, преимущественно малороссийское, белорусское и частью литовско-жмудское, имеется сравнительно весьма ничтожное по численности население польского происхождения ., население это . дает всему краю характер польский и мешает остальному, нисколько не польскому населению, правильно развиваться».

Между тем польский взгляд на этническое пограничье отражал дораздельные традиции и надежды на восстановление утраченной государственной целостности земель Речи Посполитой. Лишь к концу века в лице немногочисленных «краевцев» польская общественная мысль признала самостоятельное значение белорусского и литовского этносов. Гораздо чаще, однако, польский патернализм в отношении «кресовых хлопов» эволюционировал в направлении откровенной ксенофобии30.

Налицо таким образом две зеркальные модели триединого народа, в крайних своих вариациях предполагавшие отлучение русских или поляков от славянства. Формирование украинской и белорусской наций происходило в условиях острейшего русско-польского противоборства, наложившего видимый отпечаток на характер и темпы этого процесса. Если литовскую народность власти одно время пытались поддерживать в качестве противовеса полякам31, то белорусам и малороссам в лучшем случае отводилась роль западнорусов: любое проявление их самобытности -— характерологическое, конфессиональное, языковое, этнографическое, — наоборот, приписывалось тлетворному польскому влиянию и подлежало искоренению.

Развитие этих народов в имперский период удачно описывает популярная сейчас в историографии модель «ниши». Напомним, суть ее в том, что, создавая противовес польской гегемонии, имперские власти, иногда сознательно, чаще невольно, открывали простор для национально^ культурного развития третьих сил. В этом же направлении работала и аграрная политика, создавшая прослойку зажиточного крестьянства. Претворяемая в жизнь в условиях усиления русификации, она формировала почву для роста национальной активности.

Отнесение абсолютного большинства жителей громадного региона к русским, отвечая «высшим» государственным интересам, создавало немалые трудности для администрации самих западных губерний. Находясь в более тесном соприкосновении с населением, она, как представляется, в полной мере отдавала себе отчет в его национальной специфике, особенно явной, когда в среде местных жителей оказывались выходцы из Великороссии. Длившаяся с конца XVIII в. по середину 1830-х гг. дискуссия о пилипонах32 и вся последующая история старообрядцев в Белоруссии показывают, что власти четко различали пришлых великорусов и местных крестьян; нередко раскольники представлялись своеобразным эталоном русского начала в западной части империи. Об этом же говорят и инициированные правительством опыты русской крестьянской колонизации «возвращенного» края. «В здешнем народе, — свидетельствовал виленский генерал-губернатор Ф.Я.Миркович, — нет воинского духа, ни расположения к предприимчивости, ни чувств отваги», присущих, как считалось, русским. В 1841 г. он выражал даже опасение за ассимиляционные последствия смещения местного населения с великоросским. «Целому народу, — писал Миркович, — имеющему посреди себя посторонних людей другого происхождения, свойственно иметь влияние на малое в сравнении с ним число их». Не исключал высокопоставленный администратор и нежелательных результатов обратного влияния33.