Многообещающий старт узбекско-турецких отношений в 1991–1993 гг. уступил место двум сменившим друг друга периодам охлаждения (в 1994–1995 гг. и в 1996–1997 гг.), которое не вполне преодолено и до сих пор. Как известно, руководство Турции поспешило занести Узбекистан в список тюркоязычных государств, которому уже в силу преобладающей этнокультурной и религиозной традиции как бы предопределено находиться в сфере турецкого влияния, что не позволило политикам вовремя увидеть временный и условный характер протурецкой ориентации Узбекистана, равно как и предотвратить весьма серьезный всплеск раздражения со стороны Ташкента.

В первой половине 90-х годов двусторонние узбекско-турецкие отношения отличались достаточно сбалансированным соотношением их экономической, культурной и политической составляющих. Впоследствии собственно политические контакты во многом потеряли и былую доверительность, и прежнюю эффективность. Существенно сократились связи в гуманитарной сфере. В результате на переднем плане остались торгово-экономические отношения.

Можно констатировать, что в 90-е годы Турция оставалась для Узбекистана одним из основных торговых партнеров. Что касается Анкары, то говорить об экономической приоритетности узбекского направления, разумеется, не приходится. Речь идет, скорее, о заинтересованности руководства Турции в сохранении за собой на долгосрочную перспективу центрально-азиатского экономического плацдарма в целом, что представляется проблематичным без закрепления необходимых позиций в Узбекистане.

Обращает на себя внимание также следующее обстоятельство. Если в период 1992–1994 годов именно Узбекистан всячески добивался благосклонности Турции, руководство которой в свою очередь время от времени позволяло себе жесткие интонации в отношении Узбекистана, то в последующем ситуация меняется едва ли не на противоположную. Уже Турция пытается (как в 1996 г.) подыгрывать антироссийским и антиинтеграционным настроениям узбекского руководства, поддерживать узбекские региональные амбиции или международные инициативы Ташкента (типа введения эмбарго на поставки оружия в Афганистан). Думается, что подобная корректировка турецкой позиции по большей части объясняется запоздалым осознанием ограниченности собственных экономических и политических ресурсов. На сегодня бросается в глаза едва ли не подчеркнутая пассивность Ташкента, которого Анкаре приходится постоянно настойчиво уговаривать идти на поддержание регулярных двусторонних контактов.

Заключение

Можно констатировать, что приоритетными партнерами друг для друга Турция и Иран, с одной стороны, и государства Центральной Азии (в частности Узбекистан), с другой, не стали и, по меньшей мере, в среднесрочной перспективе не станут. Последнее обусловлено прежде всего объективными экономическими причинами. Речь идет о долгосрочной инерционности прежних советских народно-хозяйственных механизмов, отсутствии в Центральной Азии благоприятного инвестиционного климата, относительной неразвитости транспортных и трубопроводных систем региона, равно как и технико-политических сложностях в их переориентации с традиционного северного на иные направления.

Немаловажно и то, что ресурсный потенциал региона в целом (и Узбекистана в частности) оказался неадекватным как первоначальным завышенным оценкам, так и реальным возможностям введения собственных сырьевых запасов в мировой оборот. Существенным обстоятельством является и невысокий донорский инвестиционный потенциал как Ирана, так и Турции, как известно, не столько размещающих, сколько привлекающих инвестиции.

Следует также учитывать готовность Тегерана (наиболее четко обозначившуюся к середине 90-х годов), в меньшей степени Анкары, рассматривать Центральную Азию в качестве зоны преимущественного влияния и ответственности России и в целом учитывать российские интересы, избегая прямой конфронтации с Москвой. Отсюда и преобладающая установка – не столько на вытеснение России, сколько на взаимодействие с ней на новых условиях.

Кроме того, несмотря на то, что в отличие, скажем, от американцев руководство Ирана или Турции в своих контактах с Узбекистаном ни разу не поднимало малоприятную для Ташкента тему прав человека, на практике, тем не менее, южные соседи РУ неоднократно демонстрировали готовность поддержать либо националистическую (Турция), либо исламскую (Иран) оппозицию. Во всяком случае, предоставление политического убежища лидеру «Эрка» М. Салиху в свое время серьезно осложнило двусторонние отношения с Турцией; аналогичный эффект имело и краткосрочное пребывание лидеров ИДУ на территории Ирана.

Немаловажно и то, что и внешняя политика самого Узбекистана на южном направлении пока еще не приобрела законченных очертаний, подчас отличается непоследовательностью и определенной непредсказуемостью. Отсутствие наглядного проработанного стратегического курса приводит подчас к тому, что не до конца осознанные собственные национальные интересы приносятся в жертву различным сиюминутным тактическим построениям. Впрочем, по крайней мере, в среднесрочной перспективе ожидать здесь каких-либо кардинальных изменений не приходится в силу ограниченности имеющихся у Ташкента ресурсов и невозможности сконцентрировать их на этом направлении.

Список литературы

1. Кит М.Т. Внешняя политика ИРИ // «Вестник Евразии». – М., 2005. – №1.

2. Киреев Т.Д. Внешняя политика Турецкой Республики на современном этапе. – М., 2009.

3. Леонов К.И. Страны Ближнего Востока. – М., 2001.

4. Жданов Н.В. Исламская концепция миропорядка. – М., 1991.

5. Востоковедный сборник. – М., 2002.

6. Востоковедный сборник. – М., 2003.

7. Востоковедный сборник. – М., 2007.

8. Ахмедов А. Социальная доктрина ислама. – М., 1982.

9. Мировая экономика и международные отношения. – 2001. – №1.