В схоластике методы символической интерпретации знаний о мире и человеке разрабатывались в русле определенного направления средневековой мысли, а именно, августинизма. Августин стоит у истоков всех направлений западной средневековой философии, во многом предопределив и круг проблем, и понятийный аппарат схоластики. До XII в. его труды служили одним из главных источников ознакомления средневековых мыслителей с философией античности. В XII в. Число сочинений античных авторов, доступных средневековому читателю, резко возрастает, что дает право историкам говорить о расцвете культуры в этот период, ознаменовавшемся также и фундаментальными сдвигами внутри схоластической традиции, как о ренессансе XII в. Усвоение Аристотеля привело к разделению схоластической философии на два конкурирующих между собой направления: христианский платонизм, или августинизм (Бонавентура, Генрих Гентский и др.), и христианский аристотелизм (Альберт Великий, Фома Аквинский и их последователи, Сигер Брабантский и др.). Они расходились в решении многих проблем, в том числе и в вопросе соотношения веры и разума, о роли рационального познания в религиозно-духовной жизни человека.

Влечение религиозной мысли к платонизму — или неоплатонизму — было естественным. Ну как, в самом деле, не усмотреть глубокой религиозной вдохновенности Платона? Как не видеть в его боге, который не обманывает и не ошибается, в его боге, который сам есть трансцендентное Благо, либо Демиург, образующий Вселенную для блага и творящий воистину только благо, — как не усмотреть в этом платоновском боге прямую аналогию бога библейских религий? Можно ли найти в диспутах и писаниях средневековых философов более блестящее доказательство в пользу истинно христианской — или исламской - души, чем пример Платона?

Св. Августина привело к богу чтение платоновских книг. Мы все помним незабываемые страницы, где он сам повествует, что именно из этих книг его мятущаяся, растревоженная душа, потрясенная зрелищем царящего в мире зла, поняла, что есть только один бог, а не два — бог блага и бог зла. Именно платоники утвердили св. Августина в мысли о том, что бог есть творящее Благо,

неисчерпаемый источник совершенства и красоты. Бог платоников, согласно св. Августину, тождествен богу христианской религии; это благо, к которому всегда было устремлено, не сознавая этого, его встревоженное сердце: благо души, единственное, вечное и неизменное благо; оно одно заслуживает того, чтобы следовать ему .

«Что есть все то, что не является вечным?» — повторяет св. Августин, и эхо его слов отныне и впредь не смолкнет на Западе. Пятнадцать столетий спустя другой мыслитель, яростный противник библейской ортодоксии Спиноза, будет говорить еще о боге как о единственном благе, обладание которым переполняет душу величием и незыблемым добром.

Душа — вот заглавное слово платоников и в конечном счете средоточие платоновской философии. И наоборот, всякая философия, сосредоточивающаяся на душе, всегда является платоновской.

Средневековый платоник в некотором роде зачарован своей душой, фактом обладания таковой или, точнее, тем фактом, что он есть душа. И когда средневековый платоник, следуя завету Сократа, стремится познать себя, он стремится познать свою душу и именно в познании своей души обретает блаженство.

Для средневекового платоника душа есть нечто столь возвышенное и совершенное, что, по правде говоря, между ней и всем остальным в мире нет более общей меры. Так что не к миру и его познанию, а к душе должно обратиться философу, ибо именно здесь, в глубинах души, и обретается истина.

Обратись вновь к своей душе, вернись в самые ее глубины —·таков рецепт Августина. В XI в. эти слова почти буквально выйдут из-под пера св. Ансельма, а еще двумя столетиями позже их изречет св. Бонавентура.

Истина обретается в глубинах души — и мы узнаем учение Платона; но для средневекового платоника истина — это сам бог, вечная истина и исток всякой истины, солнце и свет умопостигаемого мира: еще один текст, еще один платоновский образ, который постоянно воспроизводится в средневековой философии и который позволяет бесспорно обнаружить разум и вдохновение-

Платона.

Истина есть бог; следовательно, это сам бог обитает в нашей душе, он более близок душе, чем мы сами. E этом состоит желание средневекового платоника познать свою душу, ибо познать, свою душу целиком и полностью — значит уже почти познать бога. «Страстно стремлюсь познать бога и душу», — восклицает

св. Августин. Именно «бога и душу», ибо нельзя познать одну, не познав другого; «познав тебя, познаю себя» . потому что — и это понятие имеет фундаментальное, решающее значение для средневекового платоника — «между богом и душой ничего не расположено»; следовательно, человеческая душа есть, буквально, образ, подобие бога. Вот почему поистине она не может быть познана целиком.

Ясно, что такого рода душа не будет, собственно говоря, соединена с телом. Она не образует с ним некоего нерасторжимого и существенного единства. Она, конечно, находится в теле, но — «как рулевой на корабле»: она управляет им и направляет его, но в своем бытии от него не зависит.

Именно так она соотносится с человеком. Ибо для средневекового платоника человек есть не что иное, как «бессмертная душа, обитающая в смертном теле», душа в телесной оболочке. Она им пользуется, но сама по себе независима от него, и тело скорее стесняет ее и мешает ей, чем помогает в ее действии. В самом деле, свойственной ему деятельностью, мышлением, волей человек

обязан только душе, обязан до такой степени, что, по мнению платоника, скорее следует говорить: не человек мыслит, а душа мыслит и познает истину, причем в этом деле тело ему никаким подспорьем не служит. И даже наоборот, служит своего рода ширмой менаду душой и истиной.

Для познания и самопознания душа не нуждается в теле. Она постигает себя прямо и непосредственно. Конечно, в своей сущности она не познает себя целиком и полностью. Тем не менее ее существование, ее собственное бытие является для нее самым бесспорным и самым определенным в мире. Это есть нечто, не подлежащее сомнению. Достоверность души для себя самой, непосредственность ее самопознания — очень важные черты, отражающие специфику платонизма. Итак, если когда-нибудь вы окажетесь перед философом, объясняющим вам, что человек, лишенный всех внешних и внутренних ощущений, все-таки осознает себя в своем бытии, в своем существовании, не сомневайтесь:

перед вами — платоник, даже если он будет отрицать это.

Но это еще не все. Для платоника душа не ограничивается самопознанием. Ибо, познавая себя в той малости, что ей доступна, она познает также бога, так как является его образом, сколь бы несовершенным и далеким от прообраза он ни был, и в заполняющем ее обожествленном свете она познает все остальное — по

крайней мере все, что может быть ею познано и что заслуживает познания.

Божественный свет, озаряющий каждого вступающего в мир человека, свет истины, излучаемый богом-истиной, умопостигаемым солнцем мира идей, запечатляет в душе отблеск вечных идей; идеи Платона, ставшие идеями бога, в соответствии с которыми он сотворил мир, суть архетипы, модели, вечные образцы изменчивых и быстротекущих вещей земной юдоли.