Активизацию романтической абстрактно-ме тафизической парадигмы в олимпийском сознании можно интерпретировать двояко. К ней можно отнестись, как к обычной духовной флуктуации, обусловленной чисто ситуативными факторами, но можно и увидеть в ней знак грядущих радикальных перемен. Метафизический ум есть выражение интеллектуального бунта против существую щего порядка вещей. Метафизический романтизм по своей природе не может стать духовной основой нового спорта, он лишь предтеча новой теологии или нового позитивизма.

Учитывая социальную неопределенность постиндустриального пути человечества, можно предположить, что дальнейшая поляризация олимпийского сознания пойдет по линии эскалации и именно в острейшей полемике между романтиками и прагматиками будут определяться духовные контуры спорта XXI века. Вполне вероятен и временный вариант биполярной структуры всего спорта, репрезентирующей интеллектуальный раскол в нем. На каком полюсе, романтизма или прагматизма, окажется олимпийское движение - сегодня пока открытый вопрос. Впрочем, социальная прививка прагматизма обеспечивает до сих пор устойчивый иммунитет олимпийских структур к вирусу романтизма.

Наряду сосуществованием различных исторических форм олимпийского сознания есть также чисто ситуативная причина плюралистичности современного олимпизма. Дело в том, что различные версии объяснения наличия зла в современном спорте могут быть рассмотрены в контексте классической религиозно-философской проблемы оправдания Бога (теодицеи) перед фактом существования мирового зла. Учитывая некоторую условность данной параллели, уточним, что имеется в виду. Известно, что олимпийская идея аккумулирует гуманистические представления о полно и гармонически развитой личности и определяет идеальный каркас современного спорта. Но как объяснить таким образом понимаемый спорт перед лицом темных сторон его бытия? Попытки разрешения проблемы "спортодицеи" и определяют, на наш взгляд, многообразие самой философии олимпизма.

Принципиальным для анализа различных вариантов "спортодицеи" является объяснение природы негативных аспектов спорта, поэтому массив оправдательных версий сводим к следующим.

1. Реальный спорт как продукт эманации (истечения, излучения, распространения) надспортивного олимпийского (гуманистического) начала. Любые спортивные феномены несут в себе признаки фундаментального нравственно-гуманистического начала, степень представленности которого задает аксиологическую иерархию спортивного бытия. Олимпийское (гуманистическое) убывает в явлениях спорта в соответствии с их удаленностью от фундаментального начала.

Институционально природа спортивного зла закрепляется за структурами олимпийского движения, и прежде всего МОКом, руководители которого "сдвигают ценностные ориентиры спортивной политики разных стран исключительно в направлении спорта высших достижений, косвенно подавляя массовое развитие спорта, его воспитательное и оздоровительное значение . Отошедшее от своих фундаментальных принципов олимпийское движение эпохи Самаранча, утратив связи с общедоступным, народным спортом, стало откровенным транснациональным коммерческим предприятием" [2, с.19-20]. Природа спортивного зла не в сакральных олимпийских идеалах, а в свободе воли человека олимпийского, прежде всего, в добровольном отказе спортивной олигархии следовать этим идеалам.

Эсхатология олимпийского движения концептуально преодолевается в подобных версиях вне границ самого движения, - в трансценденталиях новой олимпийской педагогики, ориентированной на эллинские принципы калокагатии [2, с. 6]. В других вариациях - это различные гуманистические альтернативы современному олимпийскому движению.

2. Спорт как ситуативная реализация духовных (надспортивных) ценностей. Это мягкий вариант предыдущей "спортодицеи". Здесь нет жесткой иерархии спортивного бытия, обусловленной убыванием божественного гуманистического начала (до нулевой отметки в современном МОКе), однако зло здесь не самодостаточно, но ситуативно, оно определяется как непроявленность гуманизма. Спортивная деятельность небезотносительна к конкретным условиям, в зависимости от которых на первый план выходят либо гуманистические ценности, либо антигуманные явления.

Сближает эту версию с первым вариантом "спортодицеи" и мягкая олимпийская эсхатология. Трансформация олимпийского движения в спортивно-рекордистское и спортивно-экономи ческое (коммерческое) происходит в контексте постепенного утрачивания его статуса спортивно -гуманистического движения. Отсюда и осторожный трансцендентализм - "развертывание новых форм работы в рамках не только олимпийского движения", но и нового культурно-спортивного гуманистического движения "СпАрт" - спартианского движения [6].

3. Спорт - модель общества, социального космоса. В данной версии "спортодицея" предстает как "космодицея". Если пользоваться религиозно-философской параллелью: два первых оправдания схематично и весьма отдаленно напоминают теодицею Августина, а последнее не менее отдаленно - теодицею Лейбница.

Если спорт - образ мира, то олимпизм - образ (усеченная модель) идеологии общества. Оправдание спорта есть оправдание мира, в котором он дан. Спорт, репрезентируя социальную действительность, по отношению к олимпийской идеологии "первичен и изначален". Так в тоталитарной административно-командной структуре доперестроечного СССР олимпийская идея " так и осталась невостребованной. Ни официальной партийной идеологией . ни функционерами спорта [5, с. 8]. Идеал всесторонне, гармонично развитой личности был прерогативой коммунистического воспитания. Да и вообще бытие спорта богаче любой идеи, даже олимпийской. "В 1984 году о том, ехать или не ехать на Олимпийские игры в Лос-Анджелес, сначала решали в Секретариате ЦК КПСС. Решили не ехать и поручили проголосовать за это решение Олимпийскому комитету . В 1992 году решение не участвовать командой независимой России даже в индивидуальных видах спорта . принял один человек (Б.Н. Ельцин) без всякой игры в общественность" [5, с. 63]. "Спортодицея" и соответственно философия олимпизма реализуется в данном случае как апология прагматизма, как аксиологическая санкция для извлечения наилучшего из возможного (благость олимпийской цели, достигаемой самыми разнообразными средствами конкретного мира, в том числе и внеблагими). Естественная теология олимпийско го движения в контексте этой "спортодицеи" заметно рационализируется: божественное триединство МОК-МСФ-НОК интерпретируется посредством гармонизации интересов внутри трехсторон него управления [5, с. 104]. Институциональный эсхатологизм предшествующих "спортодицей" (страшный гуманистический суд над отпавшим от гуманизма олимпийским движением) преодолева ется здесь вселенским оптимизмом всемирного спортивного консенсуса, предустановленной гармонией будущей эволюции олимпийских структур.

4. "Спортодицея" как "культуродицея". Эта версия оправдания спорта в отличие от первых трех исключительно доктринальна, она не требует ревизии основ самого спорта или создания структур альтернативных институтам олимпийского движения. Именно в этом смысле такая "спортодицея" является слабой, в то время как первые три выступают в качестве сильных или строгих. Здесь спорт всего лишь объясняется (и тем самым оправдыва ется), а в строгих "спортодицеях" не только объясняется: над ним вершится суд (презумпция врожденной виновности) и на основании приговора предлагается модель гуманистического исправления и соответствующей ревизии фундаментальных основ реального спорта - таковы две первые "спортодицеи". В "космодицее" спорта также значителен практический компонент, правда, здесь основы спорта не ревизуются, но прагматически совершенствуется и гармонизируется тело реального спорта.