Однако наряду со стремлением развить политическую и общественную активность трудящихся, привлечь их к сфере государственного управления, правящая партия основной акцент делала на управление через партийно-государственный аппарат. Большевики полагали, что именно советское государство выражает «общеклассовую волю пролетариата» и ставку делали на партийно-государственные методы управления обществом. Абсолютизация государства и партии в создании нового общества неизбежно вела к принижению роли масс, к ограничению самоуправления, возможности самим труженикам решать проблемы общественной жизни.

К концу 20-х годов численность государственных служащих превысила 3.5 млн. чел. Причем, в преобладающей части это было малоквалифицированные люди, так как в 1928 г. на всю страну приходилось всего 233 тыс. специалистов с высшим и 228 тыс. чел. С законченным средним образованием. В управлении государством брали не умением, а числом со всеми вытекающими отсюда последствиями – некомпетентностью «бумаготворчеством», боязнью ответственности, волокитой. Хронической болезнью советского государственного аппарата стал бюрократизм. Очередные кампании партии по борьбе с ним заканчивались неудачей.

Государственная бюрократия становилась прочной социальной опорой правящего режима, так как с ним было связано ее благополучие, продвижение по служебной лестнице, привилегии. Дефицит образования, культуры, опыта государственного управления, характерные для основной массы советской бюрократии, способствовали культивации директивно-приказных методов руководства. К этому побуждали и установки партийного руководства, стремившегося поставить на ответственные политические посты исполнителей директив партии. В 1923 г. XII съезде партии Сталин, выступавший с организационным отчетом ЦК, говорил: «…необходимо подобрать работников так, чтобы на постах стояли люди, умеющие осуществлять директивы, могущие понять директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие их проводить в жизнь». Слепая вера в директивы «сверху» и способность выполнять их любыми средствами были мерилом соответствия руководителей всех уровней своим должностям в госаппарате.

Со становлением широкого слоя партийно-государственной бюрократии формировались социальная среда и политическая сила, наиболее заинтересованные в режиме личной власти, ибо культ вождя укреплял и расширял власть тех, тех кто служит ему в государственных и партийных структурах.

Коллективизация крестьянских хозяйств представляет собой одну из самых сложных и драматических страниц истории нашего государства. Слова «сплошная коллективизация» впервые прозвучали весной 1929 г., правда, пока в качестве плана по отдельным сельским районам, а не по стране в целом. К этому времени в партии, по чьей инициативе был взят курс на радикальную перестройку всех основ жизни крестьянства, и во всем советском и хозяйственном аппарате, нацеленном на реализацию этого курса, возобладали силы, игнорировавшие объективные законы общественного развития, тяготевшие к «военно-коммунистическим» методам построения нового общества.

Осенью 1929 г. секретарь ЦК ВКП(б) В. М. Молотов, ведавший тогда вопросами сельского хозяйства, по согласованию со Сталиным высказался на Пленуме ЦК за сплошную коллективизацию в течение одного года. В 1930 г. Молотов стал Председателем Совнаркома СССР. Руководство страны пошло не по пути поиска экономических методов решения проблем и противоречий, возникших в сельском хозяйстве, а в направлении, противоположном – по пути свертывания товарно-денежных отношений, принижения материальных стимулов к труду и применения командно-административных подходов к решению социально-экономических задач.

Неподготовленность коллективизации заранее предполагала ее проведение по типу военной акции. Ориентация на сверхскоростные темпы перестройки деревни возвратила к жизни те испробованные методы нажима и командования, которые использовались в период Гражданской войны.

После ноябрьского Пленума ЦК ВКП(б) 1929 г. и Постановления ЦК партии от 5 января 1930 г. «О темпе коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству» насильственные меры по осуществлению сплошной коллективизации, волюнтаристское вмешательство в процессы сельскохозяйственного производства приобрели еще больший размах.

Одной из главных причин форсирования коллективизации было то, что создание коллективного сельского хозяйства стало рассматриваться как средство, позволяющее в короткие сроки решить проблемы получения валютных средств и импортного промышленного оборудования. Следствием насилия при создании колхозов стало массовое недовольство и открытые протесты крестьян, вплоть до вооруженных выступлений. Только за период с января до середины марта 1930 г. в стране произошло более 2 тысяч антиколхозных выступлений.

Наиболее сложные и трагические страницы периода сплошной коллективизации - массовая кампания по направлению на руководящую работу в колхозную деревню 25 тысяч передовых рабочих. Из документа, характеризующего положение и настроение 25-тысячников в деревне: «С работой мы не справляемся, помощи от партийных организаций и местных работников не имеем – или снимайте нас с работы, или отдавайте под суд», «… уже зарегистрировано 4 самоубийства 25-тысячников…».[4]

Несмотря на страшный голод, Сталин настаивал на продолжении экспорта хлеба в страны Европы. Если в 1928 г. было вывезено за границу 1 млн. центнеров, то в 1931 г. – 51.8 млн. центнеров. Даже в самом голодном 1933 г. в Западную Европу было вывезено около 10 млн. центнеров зерна.

Трудности колхозной жизни усугублялись еще и тем, что в 1933 г. были введены обязательные зерновые и другие продовольственные поставки государству по низким ценам. Колхозники фактически перестали быть хозяевами произведенной ими продукции. Нарушались и принципы колхозной демократии, предусмотренные в примерном уставе сельхозартели. Колхозы оказались огосударствленными. Немало административных постановлений обрушилось и на молодые совхозы. Только в одном из постановлений («О работе животноводческих совхозов») были указаны фамилии 34 директоров совхозов, которых было предложено снять с работы и отдать под суд, и фамилии 92 директоров совхозов, которые снимались с работы без передачи дела в суд.

В 20-е годы началось планомерное осуществление культурной политики партии, при которой любая философская или иная система идей, которая выходила за пределы марксизма в его ленинском варианте, квалифицировалась как "буржуазная", "помещичья", "клерикальная" и признавалась контрреволюционной и антисоветской, то есть опасной для самого существования нового политического строя. Идейная нетерпимость стала основой официальной политики советской власти в сфере идеологии и культуры. Широко в обществе распространились классовая подозрительность к старой духовной культуре, антиинтеллигентские настроения. Постоянно распространялись лозунги о недоверии к образованности, о необходимости "бдительного" отношения к старым специалистам, которые рассматривались как антинародная сила. Этот принцип еще в большей степени и жесткой форме распространялся и на творчество представителей интеллигенции. Утверждается политический монополизм в науке, искусстве, философии, во всех сферах духовной жизни общества, преследование представителей так называемой дворянской и буржуазной интеллигенции. Шаг за шагом ликвидировались институты профессиональной автономии интеллигенции - независимые издания, творческие союзы, профсоюзные объединения. Проработки "несознательных" интеллигентов, а затем аресты многих из них стали практикой 20-х годов. В конечном счете это закончилось полным разгромом основного корпуса старой интеллигенции в России. Новая культура напрямую связывалась с героями революции. Именем власти народа на прежних постаментах воздвигались памятники новым героям. Новая революционная символика рассматривалась как обязательное условие продолжения революции. Такая позиция явилась основой и для смены исторических названий на имена живущих. На основании классового подхода все писатели и художники прошлого были разделены на прогрессивных, демократических, творчество которых следует изучать, и реакционных, классово чуждых, наследие которых можно оставлять в забвении или подвергать уничтожающей критике.