Китайский сад собирает в себе дом и космос, порядок и волю, труд и досуг. Он есть подлинное средоточие, фокус Пути как преемственности человеческо­го и небесного. Но этот фокус заведомо выше формальных определений. На­столько выше, что неясно даже, имеет ли право на существование самое поня­тие «китайский сад»? Сады Китая отли­чаются необыкновенным (хочется ска­зать — программным) разнообразием, и их невозможно свести к условностям то­го или иного стиля. Ни один из китай­ских садов не похож на другой, и ни один из огромного множества состав­ляющих его элементов не повторяется в нем. Напрасно было бы искать в этом грандиозном зрелище необозримого Хао­са какие-нибудь принципы или законы, которые помогали бы находить порядок в бесконечно дробящейся мозаике бы­тия. Как замечает Цзи Чэн, автор глав­ной книги об искусстве сада в Китае — «Устроение садов» (1634 г.), «в устрой­стве сада не существует правил, каждый должен сам выказать свое умение». Бы­тие китайского сада не подчиняется ка­ким-либо отвлеченным правилам, оно есть не что иное, как раскрытие про­странства и времени, вечное самообнов­ление.

Однако же нет ничего последова­тельнее непоследовательности. За види­мой хаотичностью, рождающей недо­умение и восторг, скрывается не менее изумительная цельность. Это хаос, кото­рый взывает к предельному единству бытия. Китайский сад отличается пора­зительной стилистической убедительно­стью именно как целостное явление, взятое в единстве всех его аспектов — утилитарных и эстетиче­ских. Ибо китайский сад — это не просто оазис «художества» в пустыне житейской рутины. Он предназначен не только для того, чтобы в нем развлекались и мечтали, но и для того, чтобы в нем жили и трудились. Он не является «окном в мир», пограничной зоной между естественным и человеческим — местом предосуди­тельных увеселений или демонстрации триумфа человеческого разума (история европейских садов, кстати сказать, в изобилии дает примеры и того и другого). Но это и не окно в прекрасный мир идеала, прорубленное в темнице земного бытия. Перед нами сад как дом — фокус эстетически осмысленного быта, охватывающий все стороны человеческой деятельности…

Говоря о символических и художественных ценностях китай­ского сада, надо иметь в виду, что сады в Китае всегда сохраняли свое значение мира в миниатюре, прообраза полноты бытия. В них неизменно должны были присутствовать все элементы при­родного мира — земля, вода, камни, растительность. Китайский ученый Тун Цзюнь, выводящий значение понятия сада из начер­тания соответствующего иероглифа (распространенный прием в китайской традиции), толкует сад как совокупность «земли», «воды», «листьев» и «ограды». Сад в китайском понимании — это целый мир, вмещающий жизнь человека, «мир в мире» .

Китайский сад — это мир «вольного скитания» духа, пости­гаемый внутри себя. «Когда нет настоящего места, где можно жить в свое удовольствие, — писал Ли Юй, — всегда можно вообразить несуществующее место, где можно жить так, как сам того пожелаешь». Где же в таком случае пребывает китайский сад? Одновременно в действительности и в мечтах. И в невозможно­сти ни стереть границу между тем и другим, ни отделить одно от другого кроется тайна жизненности сада.

Судьба китайского сада дана в загадке самоскрывающегося зияния Пустоты. Случайно или нет, она составила главную тему самого утонченного китайского романа — «Сон в Красном тере­ме», где действие развертывается в пределах сада состоятельной служилой семьи, носящего символическое наименование «Сад Великого Созерцания» (в традиции китайского садоводства «ве­ликим созерцанием» именовалось всеобъятное, панорамное видение). Сад Великого Созерцания — идеал традиционного ки­тайского сада. Но как ни стараются его обитатели сохранить свой замкнутый «мир в мире» и себя в нем, им это не удается. Один за другим они вынуждены покинуть свой дом, а сад в конце концов приходит в запустение. Печальная судьба героев «Сна в Красном тереме» может показаться иллюстрацией популярной в прозе то­го времени буддийской идеи морального воздаяния: постигаю­щие их несчастья — расплата за пристрастие к предосудительным развлечениям. Однако внимательное чтение романа позволяет обнаружить в нем и более глубокую подоплеку жизненной катастрофы его героев, и заключает­ся она в привязанности обитателей сада к условному образу полноты бытия, каковым предстает их Сад Великого Созерцания. Вместо того чтобы вновь и вновь переопределять свое отношение к миру и тем самым превозмогать себя, они пытаются привести жизнь в согласие со своими представлениями. Но принять иллю­зию за действительность — это значит счесть действительность иллюзией!

Все же главное назначение китайского сада, как и любого творчества в китайской традиции, — порождение символическо­го мира, бесчисленного сонма символических миров. Искусство сада по-китайски — это умение сказать как можно больше, явив как можно меньше. Классический китайский сад вырос из пони­мания того, что никакая сумма конечных образов сама по себе не произведет эффекта бесконечности. Этот сад заставляет ощутить ограниченность любой перспективы, уткнуться в предел всякого видения. Он представляет собой поток никогда не повторяющих­ся видов. Он может быть каким угодно. Только в этом неисчер­паемом разнообразии каждый момент может быть Всем. «Одна горка камней способна вызвать несчетные отклики; камень, раз­мером с кулак, родит многие чувства», — пишет Цзи Чэн. «Горсть земли и ложка воды навлекают безбрежные думы», — вторит ему Ли Юй. Бездонная глубина сердца навевается последовательно­стью стиля. И такая последовательность воочию зрима в китай­ском доме-саде — последовательность, подчеркивающая естест­венные свойства материалов и вместе с тем, как всякий стиль, имеющая декоративное назначение. Изгибы стен, энергетизированная пластика декоративных камней, глубокие рельефы и ин­крустации на предметах интерьера, затейливая резьба деревянных конструкций, мебель с наплывами, искривленные деревца, зигза­ги галерей и мостов, петляющие тропинки, изгибы крыш — все это создает впечатление легкого и радостного скольжения духа, игры жизненных сил, преображающих косную материю и с ис­тинно царственной щедростью стирающих собственные следы, бросающих в мир свои богатства .» (Малявин. Волшебный мир сада. Книга Мудрых Радостей).

«Внимание китайцев к микрообразам объясняет их необычай­ную любовь к миниатюре, начиная с изготовления крохотных моделей различных предметов и кончая знаменитыми миниатюр­ными «садами на подносе». Что такое карликовый сад? Казалось бы, чистый курьез. Но, блистательно стирая грань между дейст­вительностью и фантазией, он останавливает взор и заставляет вглядеться в мир, а значит, по-новому увидеть и оценить свойст­ва вещей. Это и магический предмет: еще в минское время миниа­тюрные сады служили талисманами, которые вмещают полноту животворных сил природы и поэтому оберегают от напастей. Но главное, такие сады являли образ полноты бытия, прозреваемой внутри, в символическом мире, где нет внешнего освещения, нет смены дня и ночи, нет неотвратимого угасания жизни. Знатоки в особенности восторгались тем, что деревья в миниатюрных садах «никогда не меняют цвета».