Общественная связь и личная свобода, подобно религии и науке, нахо­дятся в состоянии конфликта или неустойчивого компромисса в течение всего этого периода. В Греции социальная связь обеспечивалась верностью по отношению к городу-государству; даже Аристотель, хотя в его время Александр сделал город-государство устаревшим явлением, не мог видеть какого-либо преимущества в другой политике. Степень, в какой индивиду­альная свобода урезывалась долгом личности перед городом-государством, была весьма различна. В Спарте личность имела мало свободы, как это име­ет место в современной Германии или России. Несмотря на эпизодические преследования, в Афинах в лучшие времена граждане обладали совершен­но исключительной свободой от ограничений, налагаемых государством. Вплоть до Аристотеля в греческой мысли доминировало чувство глубокой религиозной и патриотической преданности городу-государству; ее этичес­кие системы были приспособлены к жизни граждан городов-государств и содержали в себе значительные политические элементы. Но концепции, со­ответствующие эпохе независимости греков, стали больше неприменимы­ми, как только греки оказались под властью сперва македонцев, а затем рим­лян. Это привело, во-первых, вследствие разрыва с традицией к утрате силы, а во-вторых, породило этику, более индивидуалистическую и менее обще­ственную. Стоики рассматривали добродетельную жизнь скорее в плане от­ношения Души к Богу, чем гражданина к государству. Таким образом, они расчищали путь христианству, которое первое время было, подобно сто­ицизму, аполитичным учением, поскольку в течение первых трех столетий приверженцы христианства не имели никакого влияния на правительство, в течение шести с половиной веков, начиная с Александра Великого и кончая Константином, общественная связь обеспечивалась вовсе не философией и не старинным чувством преданности, но силой, прежде всего силой армии, а затем гражданской администрации. Римские армии, римские дороги, рим­ское право и римские чиновники сперва создали, а потом охраняли мощное централизованное государство. Нельзя приписывать какую-либо роль рим­ской философии в этом деле, потому что она не играла никакой роли.

На протяжении этого длительного периода греческие идеи, унаследован­ные от эпохи свободы, переживали процесс постепенного преобразования, некоторые из старых идей, особенно те, которые мы должны рассматривать как специфически религиозные, выиграли сравнительно в своем значении; другие, более рационалистические, были отброшены в силу их несоответ­ствия духу времени. Таким образом, поздние язычники видоизменяли гре­ческую традицию, пока она не стала пригодной для слияния с христианским учением.

Христианство популяризировало важный взгляд, уже подразумевавшийся в учении стоиков, но чуждый общему духу античности: я имею в виду взгляд, согласно которому долг человека перед Богом является более на­стоятельным, чем его долг перед государством'. Взгляд, что «мы должны слушаться скорее Бога, чем Человека», как говорили Сократ и апостолы, пережил переход в веру Константина, потому что ранние христианские императоры были арианами или склонялись к арианизму. Когда же импе­раторы стали ортодоксальными, этот взгляд канул в вечность. В Византий­ской империи он оставался в латентном состоянии, так же обстояло дело позднее и в Российской империи, которая заимствовала свое христианство из Константинополя. Но на Западе, где католические императоры были почти немедленно замещены (за исключением части Галлии) еретически­ми варварами-завоевателями, превосходство религиозного долга перед по­литическим сохранилось и в некоторой степени продолжает сохраняться в настоящее время.

Вторжение варваров на шесть веков положило конец существованию цивилизации в Западной Европе. Она еще теплилась в Ирландии, пока датча­не не разрушили ее и там в IX веке, но прежде чем угаснуть совсем, она породила одну замечательную фигуру — Иоанна Скота Эриугену. В Вос­точной империи греческая цивилизация в неизменном состоянии, как в музее, просуществовала до падения Константинополя в 1453 году, но, кроме худо­жественной традиции и юстиниановского кодекса римского права, Констан­тинополь не дал миру ничего значительного.

5. Условия развития мысли в первый период. Как они отразились в мировоззренческих концепциях?

В течение этого периода мрака, с конца V века до середины XI века, западно-римский мир претерпел некоторые очень интересные изменения. Конфликт между долгом по отношению к Богу и по отношению к Государ­ству, который принесло с собой христианство, принял форму конфликта между церковью и королем. Церковная юрисдикция папы распространи­лась на Италию. Францию и Испанию, Великобританию и Ирландию, Герма­нию, Скандинавию и Польшу. Сначала за пределами Италии и Южной Франции контроль папы над епископами и аббатами был очень слаб, но со време­ни Григория VII (конец XI века) этот контроль стал реальным и действенным. С этого времени духовенство всей Западной Европы превратилось в единую организацию, направляемую из Рима и стремящуюся к власти умно и не­преклонно. Духовенство обычно, вплоть до начала XIV столетия, одержива­ло победы в своих конфликтах со светскими властями. Конфликт между цер­ковью и государством был не только конфликтом между церковниками и мирянами, он представлял собой также возрождение конфликта между сре­диземноморским миром и северными варварами. Единство церкви было повторением единства Римской империи: церковная служба велась на ла­тинском языке, руководящие деятели церкви происходили по большей части из Италии, Испании или Южной Франции. Их образование после своего возрождения вновь стало классическим, их понятия о праве и правительстве были бы более понятны Марку Аврелию, чем современным им монархам. Церковь в своем лице сочетала одновременно преемственность по отноше­нию к прошлому и все наиболее цивилизованное в настоящем.

Светская власть, напротив, находилась в руках королей и баронов тевтон­ского происхождения, стремящихся сохранить все возможное из тех инсти­тутов, которые они принесли из лесов Германии. Абсолютная власть была чужда этим институтам, она казалась сильным завоевателям пустой и без­жизненной законностью. Король должен был делить свою власть с феодаль­ной аристократией, но все в равной степени считали, что им позволены время от времени взрывы страстей в форме войны, убийства, грабежа или насилия. Монархи могли раскаиваться, ибо они были искренне религиозны­ми людьми, тем более что раскаяние было, в конце концов, само по себе только разновидностью страсти. Но церковь никогда не могла воспитать в них спокойной умеренности хорошего поведения, которого современный работодатель требует от своих служащих и обычно добивается его. Какая польза от завоевания мира, если они не могут пить, убивать и любить в соответствии со своим настроением? И почему это должны они со своими армиями гордых рыцарей подчиняться предписаниям книжников, давших обет безбрачия и лишенных вооруженной силы? Вопреки церковному нео­добрению, они сохраняли дуэли, судебные поединки, организовывали тур­ниры и развили куртуазную любовь; в ярости они даже убивали известных церковников.