В этих размышлениях Ницше выступил страстным защитником немецкой культуры, бичевавшим филистерство и победоносное опьянение после создания империи. Сомнение Ницше, родится ли из победы Германии и ее политического объединения блестящая культура, звучало раздражающим диссонансом на фоне бравурного грохота литавр, возвещавших эру расцвета культуры, как произошло это с древними греками после окончания персидских войн во времена Перикла. В статье “Господин Фридрих Ницше и немецкая культура” лейпцигская газета объявила его “врагом Империи и агентом Интернационала”. После этого в Германии стали замалчивать Ницше.

В “О пользе и вреде истории для жизни” Ницше резко выступал против преклонения перед историей как слепой силой фактов. Исходная мысль заключается в том, что знание прошлого является бременем, отягощающем память и не дающим жить в настоящем. Но люди не могут забыть о прошлом более чем на несколько мнгновений за один раз; они не могут стать полностью “неисторичны”, как животные; поэтому им следует “преодолевать” прошлое и мыслить “над-исторично”:

“ .исторические люди верят, что смысл существования становится яснее по хооду его процесса . над-исторические люди .не видят решения в этом процессе; для них, скорее, мир представляется целостным и достигшим конца в каждое следующее мгновение”.

Ницше различал три рода истории - монументальный, антикварный и критический.

Монументальная история, по его мнению, черпает из прошлого примеры великого и возвышенного. Она учит, что если великое уже существовало в прошлом хотя бы однажды, то оно может повториться и еще когда-нибудь. Поэтому монументальная история служит источником человеческого мужества и вдохновения, источником великих побуждений. Опасность же ее, Ницше видел в том, что при таком подходе забвению предаются целые эпохи, образующие как бы серый однообразный поток, среди которого вершинами возносятся отдельные разукрашенные факты.

Антикварная история охраняет и почитает все прошлое, ибо оно освящено традициями. Она по своей природе консервативна и отвергает все, что не преклоняется перед прошлым, отметает все новое и устремленное в будущее. Когда современность перестает одухотворять историю, антикварный род вырождается в слепую страсть к собиранию все большего и большего числа фактов, погребающих под собой настоящее.

Именно поэтому Ницше выше других ставил критическую историю, которая привлекает прошлое на суд и выносит ему приговор от имени самой жизни как темной и влекущей за собой силы. Но он сразу предупреждал, что критическая история очень опасна, поскольку мы - продукт прежних поколений, их страстей, ошибок и даже преступлений.

Все виды истории имеют свое несомненное право на существование. В зависимости от обстоятельств, целей и потребностей всякий человек и всякий народ нуждаются в известном знакомстве с каждым из этих видов. Важно лишь то, чтобы история не заменяла собою жизнь, чтобы прошлое не затмевало настоящего и будущего. Поэтому слабых людей история подавляет, вынести ее могут только сильные личности.

В следующем размышлении - “Шопенгауэр как учитель” примечательно то, что о философии Шопенгауэра сказано буквально два слова; акцент делается на независимости его мышления и позиции, а также на его интеллектуальной смелости. Также Ницше высказывает идею о том, что “высшие образцы” человечества суть его цель. Великие личности имеют ценность, а великая личность – это тот, кто больше, чем животное, больше, чем человек – Ubermensch (нем. - Сверхчеловек) в поздней терминологии Ницше.

Все четвертое размышление – “Рихард Вагнер в Байрейте” - вотличие от прочих трех представляет скорее биографический интерес, чем философский. Но с точки зрения философии Ницше там все-таки есть один очень важный момент, который является мостиком между его ранними произведениями и “Человеческое, слишком человеческое”: объяснение творческой энергии Вагнера его волей к власти.

В период “Рождения трагедии” и даже еще “Несвоевременных размышлений” “союзниками” были все еще Шопенгауэр и Вагнер. Тем невыносимее обернулось разочарование для Ницше; реальный Вагнер в самом скором времени стал диссонировать с желанным Вагнером. Разрыв этот открывал перспективу абсолютного одиночества, ибо, по словам самого Ницше, “у меня не было никого, кроме Рихарда Вагнера”. В сферу пересмотра также втягивается и Шопенгауэр.

Наступил короткий период позитивистского перерождения Ницше. Период этот совпал со столь резким ухудшением здоровья, что Ницше в октябре 1876 г. получил годичный отпуск для лечения и отдыха, во время которого он урывками работал над новой книгой, составленной в форме афоризмов, ставшей обычной для его последующих сочинений. Дело здесь в оригинальном образе мышления Ницше, чуждом традиционному, свободном и музыкальном. По словам принстонского профессора В. Кауфмана,

“в одном и том же разделе Ницше нередко занят этикой, эстетикой, философией истории, теорией ценностей, психологией и, быть может, еще полудюжиной других областей, Поэтому усилия издателей Ницше систематизировать его записи должны были потерпеть неудачу”. Новое философское мировоззрение

В мае 1878 г. была опубликована новая книга Ницше “Человеческое, слишком человеческое” с подзаголовком “Книга для свободных умов”, она вышла с посвящением – “Памяти Вольтера”. Первое дополнение – “Разнородный мнения и аксиомы” – появилось в феврале, второе и последнее дополнение – “Странник и его тень” – было закончено к первой неделе сентября.

Эта книга, в сущности, “обзаведение новой компанией”: вместо Шопенгауэра и Вагнера – Ларошфуко, Лабрюйер, Фонтенель, Вольтер, Шамфор. В ней автор публично и без особых церемоний порвал с прошлым и его ценностями: эллинством, христианством, Шопенгауэром, Вагнером.

Одна из версий случившегося усматривает причину поворота в воздействии на Ницше философа и психолога Пауля Рее (1849 - 1901), с которым Ницше тесно сдружился, живя в Сорренто.

Несомненно, дружба с Рее сыграла известную роль в переломе ницшевского мировоззрения, но Ницше уже до этого знакомства явно охладел к вагнерианству и немецкому идеализму. Скорее всего в Пауле Рее он нашел не вдохновителя, а единомышленника.

Новый, 1879 год, принес Ницше неимоверные физические страдания. Понятно, что лежащая в основе причина болезни была неизлечимой, но отдельные проявления, подрывающие работоспособность, следовало тщательно лечить. Этим лечением он постоянно пренебрегал: вместо отдыха работал; вместо разумного времяпрепровождения в периоды улучшения он каждый раз вел себя так, словно окончательно поправился; вместо того, чтобы какое-то время заставить работать восстановительные силы организма, он глотал лекарства. Короче говоря, он делал все возможное, чтобы еще больше усугубить свое состояние, и в апреле 1897 года он добился результата: в течение нескольких недель он находился в состоянии полного упадка сил, мучимый одним за другим жесточайшими приступами мигрени; от боли он практически лишился зрения, а желудок его постоянно отторгал пищу.