В сознании русского образованного общества прошлого и начала нынешнего века понятие человечества играло важную роль. Как и в духовной жизни Запада, это понятие оказалось тесно связанным с характерной для Просвещения верой в прогресс, в возможность создания на земле совершенного и справедливого общества. «Революционное стремление осуществить Царство Божие на земле — пружинящий центр прогрессивной культуры и начало современной истории. Все, что не связано с Царством Божиим, представляется ей чем-то второстепенным»,— писал глава Иенской школы романтиков Фр. Шлегель около двух столетий назад[1].

В России идея человечества как субъекта прогрессивного развития нашла своих приверженцев прежде всего среди революционеров-демократов, но не только среди них: ею вдохновлялись и мыслители религиозного направления. Достаточно назвать имена И. Киреевского, А. Хомякова, Ф. Достоевского, Л. Толстого, Н. Федорова, В. Соловьева.

Ввиду общности темы я ограничусь концепцией человечества у В. С. Соловьева, и притом главным образом в последний период его творчества. Поскольку Соловьев во многом определил философский горизонт русского Серебряного века, наследие которого мы стремимся сегодня возродить, осмыслить и дать ему как бы вторую жизнь в новой России, то обращение к творчеству Соловьева для нас весьма актуально. А в то же время идея Богочеловечества, пожалуй,— центральная тема в творчестве выдающегося русского философа.

Хочу сразу же отметить два существенных момента. В учении В. С. Соловьева идея единства человечества имеет глубоко религиозный смысл: она содержит в себе идеал целостной жизни в его христианском понимании.— как жизни во Христе. Здесь Соловьев продолжает традицию славянофилов и резко критикует атеистический нигилизм, столь влиятельный во второй половине прошлого века и подготовивший идейно русскую революцию. Но при этом и соловьевская концепция единства человечества не лишена, к сожалению, утопизма. Здесь его творчество несет на себе печать эпохи. «Учение Соловьева,— пишет автор одного из лучших исследований о Соловьеве Е. Н. Трубецкой,— зародилось в насыщенной утопиями духовной атмосфере второй половины прошлого столетия . утопия социального реформаторства, утопия национального мессианства, утопия посюстороннего преображения вселенной .»[2]. Вера в прогресс составляет предпосылку учения В. Соловьева о человечестве как едином организме. В речи, произнесенной 13 марта 1881 г., еще молодой философ говорит о революционном утопизме как об извращенной форме христианского стремления «осуществить на земле, в данной действительности что-то лучшее, какое-то царство правды, хотя действительный характер царства правды и утратился»[3]. Ошибка революционеров, по Соловьеву, состоит не в самом этом стремлении, а в том, что они хотят осуществить этот идеал, отвергая христианские начала, которые только и могут его оправдать.

Что же такое человечество, согласно В. Соловьеву? В своей ранней работе «Философские начала цельного знания» (1877) Соловьев рассматривает человечество как единое существо — субъект исторического развития. «Субъектом развития,— пишет он,— является здесь человечество как действительный, хотя и собирательный организм. Обыкновенно, когда говорят о человечестве как о едином существе или организме, то видят в этом едва ли более, чем метафору или же простой абстракт; значение действительного единичного существа или индивида приписывается только каждому отдельному человеку. Но это совершенно неосновательно. Дело в том, что всякое существо и всякий организм имеет необходимо собирательный характер, и разница только в степени; безусловно же простого организма, очевидно, быть не может . Как собирательный характер человеческого организма не препятствует человеку быть действительным индивидуальным существом, так точно и собирательный характер всего человечества не препятствует ему быть столь же действительным индивидуальным существом. И в этом смысле мы признаем человечество как настоящий органический субъект исторического развития».

В основе такого подхода лежит убеждение философа в реальности всеобщего. Такое убеждение имеет давнюю историю — вспомним средневековый реализм; в новоевропейской философии оно нашло свое наиболее последовательное выражение у Спинозы, чье влияние на Соловьева оказалось, быть может, самым фундаментальным: с увлечения Спинозой началось, как известно, философское формирование молодого Соловьева. Это влияние затем закрепилось и углубилось благодаря немецкому идеализму — прежде всего Фихте, Шеллингу и Гегелю. Существует распространенный взгляд, что немецкому идеализму удалось в корне преодолеть точку зрения спинозизма[4], поскольку и в самом деле на место природы в ее, так сказать, статической форме здесь встает история в ее динамике и развитии, а тем самым категория необходимости уступает место категории свободы. Фихте противопоставлял свое наукоучение именно спинозизму как системе универсального фатализма.

Однако в действительности, как это ни парадоксально, именно к критикуемому им Спинозе Фихте оказался ближе, чем к Канту, на учение которого он опирался во всех своих построениях. Это прежде всего близость методологическая: и Спиноза, и Фихте (а за ним Шеллинг и Гегель) строят монистические системы путем дедуктивного выведения следствий из принятого первопринципа. В частности, у Фихте это — Абсолютное Я, которое актом самополагания вызывает себя к бытию и определяется только самим собою, у Спинозы — субстанция, которая существует сама в себе и определяется через себя. И там, и здесь все определения вытекают из исходного начала с абсолютной необходимостью. И там, и здесь мы находим — если употребить термин В. С. Соловьева — философию всеединства, пантеизм, только у Спинозы это — пантеизм природы, а у Фихте — пантеизм свободы. Однако оба варианта пантеизма противостоят теизму как учению о личном Боге и связанному с ним органически персонализму. Не только у Спинозы, но, что удивительно, у Фихте царит детерминизм: у первого — детерминизм природы, у второго — телеологически обоснованный детерминизм истории: исторический прогресс совершается с той же непреложностью, как под действием тяжести падает на землю подброшенный вверх камень. Для человеческой индивидуальности ни у Спинозы, ни у Фихте с Гегелем не остается места: в этом наиболее наглядно проявляется пантеистическая подоплека их учений.

В. С. Соловьев как раз и воспринял эту общую для спинозизма и немецкого идеализма пантеистическую посылку, которая определила его учение о всеединстве. Как и в немецком идеализме, общекосмический процесс переходит у Соловьева в исторический: «Космический процесс,— пишет он,— оканчивается рождением натурального человека, а за ним следует исторический процесс, подготовляющий рождение человека духовного»[5]. С той же необходимостью, с какой природно-космический процесс рождает физического человека, исторический процесс рождает физического человека, исторический процесс должен завершиться становлением человека духовного; так преломляется у русского философа идея прогресса в ее фихтеански-гегельянском варианте. Свободное решение, свободный выбор и деятельность отдельного индивида здесь, в сущности, большой роли не играют[6]. Исторический процесс сам по себе, с внутренней непреложностью, ведет к торжеству добра: здесь позиция Соловьева совпадает не только с гегелевской, но и с марксовой.