Покушение такого рода было первым в русской истории и поэтому произвело на современников огромное впечатление. Не менее сильно подействовало оно на импе­ратора. После явного успеха реформ (в которые за десять лет до того мало кто смел поверить) вдруг оказаться с глазу на глаз с такой нетерпимостью, агрессивнос­тью и непониманием было чрезвычайно тяжело. Покушение 4 апреля знаменовало собой определенную перемену и в самом императоре и в его политике. Александр вдруг как бы сразу выдохся и устал. "Госу­дарь был действительно постоянно в не­рвическом раздражении, — вспоминал поз­же Головнин, — казался крайне грустным и перепуганным и внушал соболезнование".

С этого времени берет начало "охра­нительный" период царствования Алек­сандра, когда он более озабочен был не столько новыми реформами, сколько со­хранением достигнутого положения. В по­литике стали проявляться даже черты не­которой реакционности, хотя явного по­ворота к прошлому не было. Правитель­ство закрыло наиболее радикальные жур­налы "Современник" и "Русское слово". Были отстранены министр просвещения Головнин, петербургский губернатор Су­воров — люди умеренно-либеральной ори­ентации, подал в отставку шеф жандар­мов князь Долгоруков. На первое место вышли граф Муравьев, назначенный гла­вой Следственной комиссии, и князь Га­гарин, создатель Особой комиссии по разработке мер укрепления внутреннего спокойствия. Петербургским губернато­ром стал генерал Трепов, а III отделение возглавил молодой и энергичный граф Шувалов, сделавшийся вскоре ближай­шим и доверенным человеком государя.

3. Выстрел.

Летом 1877 г. петербургский градоначальник Ф.Ф. Трепов во время посещения тюрьмы заметил, что один из аре­стантов при его появлении не снял шайку. Это был Боголю­бов, участник демонстрации перед Казанским собором, осуж­денный на каторгу. Разгневанный Трепов приказал его высечь. По закону Трепов не мог ни требовать, чтобы перед ним снимали шапку, ни наказывать розгами. Но он был уве­рен в своей безнаказанности.

24 января 1878 г. молодая народница Вера Засулич яви­лась к Трепову на прием и выстрелила в него из револьвера. Трепов был тяжело ранен, но остался жив. Общественность не знала о связи между покушением и боголюбовским инци­дентом Консервативные газеты изображали Тренева как жертву служебного долга. Правительство, надеясь подогреть в обществе настроения против террора, направило дело За­сулич на суд присяжных заседателей.

Суд состоялся 31 марта 1878 г. Сначала настроение пуб­лики было не в пользу обвиняемой, но по ходу разбиратель­ства оно резко изменилось. Присяжные признали Засулич невиновной, и суд под председательством А.Ф. Кони вынес оправдательный приговор. Публика устроила овацию. При выходе из зала полиция попыталась арестовать Засулич, что­бы отправить в ссылку в административном порядке. Но мо­лодежь ее отбила, и в тот же вечер она бежала за границу.

Вера Ивановна Засулич (1849—1919), видная революци­онерка и общественная деятельница, впоследствии стала принципиальной противницей смертной казни и террора. Свое мнение она, отстаивала, не боясь гнева пришедших к власти большевиков. Но тогда, в 1878 г., ее выстрел имел двойственные последствия. С одной стороны, он в самой дра­матической форме заострил внимание общества на том, что власти на каждом шагу творят беззакония. Но с другой сто­роны, он поколебал отрицательное отношение общества к террору. Крайние же революционеры, давно настаивавшие на терроре, решили, что общество всецело сочувствует по­добным методам борьбы.

В конце 70-х годов в России сложилось напряженное внутриполитическое положение. Волновалось студенчество[3].

Все громче становился голос сторонников конституции. После выстрела Засулич по стране прокатилась волна террори­стических актов. Казни террористов усилили общее напря­жение и вызывали новые покушения. Налицо были признаки революционной ситуации.

3. Второе покушение.

Весной того же 1866 года умерла мать Екатерины Долгоруковой. Страшась оди­ночества, княжна всем сердцем потяну­лась к Александру, который по возрасту годился ей в отцы. В ночь с первое на вто­рое июня в Петергофе, в павильоне "Бабигон", состоялось их первое любовное свидание. Расставаясь со своей возлюб­ленной, Александр дал обещание, что же­нится на ней сразу, как только станет сво­боден. По свидетельству фрейлины им­ператрицы Александры Толстой, при дво­ре вскоре узнали о новом романе. Позже узнали, что Александр встречается с Долгоруковой в самом Зим­нем дворце, в бывшем кабинете Николая I, имевшего отдельный вход прямо с пло­щади и потайную лестницу, соединявшую его с апартаментами Александра. Обще­ство однозначно не одобрило новой свя­зи: авторитет императрицы в глазах све­та был чрезвычайно велик, ее жалели, вти­хомолку осуждали императора и громко роптали на княжну. Старший брат Екате­рины был женат на прекрасной неаполи­танке маркизе де Черчемаджиоре. Узнав о скандальной связи своей золовки с го­сударем, та поспешила увезти ее в Ита­лию. Быть может, и Александр, сознавая свою вину перед женой, хотел таким об­разом избавиться от своего чувства, но оно оказалось сильнее его. За время по­лугодовой разлуки любовь только окреп­ла. Новая встреча Александра с Екатери­ной произошла при необычайных, даже ро­мантических обстоятельствах.

16 мая 1867 года император с двумя сыновьями — Александром и Владими­ром — выехал во Францию на Всемирную выставку. 20 мая царское семейство при­было в Париж, где их встречал Наполеон III. Александр поселился в Елисейском двор­це в тех же апартаментах, которые в 1814 году занимал Александр I. В честь высокого гостя в Тюильри был дан бал и спектакль в Опере, а затем последовало посещение выставки. Но вскоре выясни­лось, что Александр приехал в Париж со­всем не за этим. "Как стало известно впос­ледствии, — писала Александра Тол­стая, — истинной целью поездки было свидание с княжной Долгоруковой, в то время находившейся в Париже вместе со своей невесткой. Даже граф Шувалов, которого нельзя назвать наивным и кото­рый имел в своем распоряжении все воз­можности для того, чтобы быть более ос­ведомленным, сделал это открытие толь­ко задним числом. Положение вскоре сде­лалось явным, у него наконец открылись глаза на угрозу, которую несла эта связь, и вот каким образом. Он сам мне рас­сказывал об этом в следующих выраже­ниях: "В первый же день нашего приезда в Париж государь отправился в Орега, но пробыл там недолго, найдя, что спектакль скучен. Мы вернулись вме­сте с ним в Елисейский дворец, доволь­ные, что можем, наконец, отдохнуть пос­ле трудного дня. Между одиннадцатью ча­сами и полуночью император постучал в дверь графа Адлерберга. "Я прогуляюсь пешком, — сказал он, — сопровождать меня не нужно, я обойдусь сам, но про­шу, дорогой, дать мне немного денег". — "Сколько нужно?" —"Даже не знаю, мо­жет быть, сотню тысяч франков?"

Адлерберг тут же сообщил мне об этом странном случае, и, поскольку в моем распоряжении находились мои собствен­ные агенты (не говоря уже о французс­кой полиции), которые должны были из­дали следовать за государем, куда бы он ни направлялся, я остался почти споко­ен. Мы вернулись в свои комнаты, конеч­но, позабыв о сне, ожидая с минуты на минуту возвращения императора. Но ког­да пробило полночь, потом час и два, а он не появлялся, меня охватило беспо­койство, я побежал к Адлербергу и зас­тал его тоже встревоженным. Самые страшные предположения промелькнули у нас в душе. Полицейские агенты, кото­рым было поручено вести наблюдение за императором очень деликатно, могли упу­стить его из виду, а он, плохо зная рас­положение парижских улиц, легко мог заблудиться и потерять дорогу в Елисей­ский дворец. Словом, мысль об импера­торе, одиноком в столь поздний час на улице со ста тысячами франков в карма­не, заставила нас пережить кошмарные часы. Предположение, что он мог быть у кого-то в гостях, даже не пришло нам в голову; как видите, это доказывает наше полное неведение относительно главных мотивов его поступков.