Бессмертное счастие наше

Россией зовется в веках.

Мы счастья не видели краше,

А были во многих краях.

И хотя его дом попрежнему находится на "чужбине случайной", он не прекращает любить Россию. Куда бы "стезя ни бежала" - во Францию ли, в Германию, Россия, как верный друг, всегда была рядом, она была везде:

…как ветром, как морем, как тайной,

Россией всегда окружен.

Похожие слова звучали из уст Мартына в романе "Подвиг", в то время, когда он жил в Берлине: "…самым неожиданным в этом новом, широко расползавшемся Берлине… была та развязная, громкоголосая Россия, которая тараторила повсюду…". Впрочем, этот роман во многом автобиографичен. Мартын, как и Набоков, родился в Петербурге, но по воле судьбы он покидает родные края, затаив надежду на возвращение. Поэт наделил своего героя любовью к Родине и непреодолимым стремлением к подвигам. С самого детства Мартын мечтал о них. Боясь "показать немужество, прослыть трусом", он всегда искал повод доказать себе и окружающим обратное. Но судьба лишь смеялась над ним. В Крыму впервые Мартыну выпал шанс проявить себя. Возвращаясь летней ночью домой, он наткнулся на человека с "крупным револьвером" в руке, но подвиг не удался, так как незнакомец оказался пьяным и уснул, сидя на дороге. Однако в этом происшествии есть одна деталь, мимо которой я не могла пройти. Во время разговора, возникшего между Мартыном и незнакомцем, человек велел ему встать к стенке, хотя никакой стенки там не было. То есть, уже с самого начала произведения Набоков испытывает своего героя тем, о чем сам мечтал в стихотворении "Раcстрел" (1927 г.). Впоследствии его мечта становится и мечтой Мартына. Однажды, размышляя о том, какой будет его смерть, Мартын "увидел себя стоящим у стенки, вобравшим в грудь побольше воздуха, и ожидающим залпа". Похожую картину мы наблюдаем в стихотворении "Раcстрел", когда Набоков сам себя представлял идущим на казнь:

Бывают ночи: только лягу,

в Россию поплывет кровать;

и вот ведут меня к оврагу,

ведут к оврагу убивать.

Но не только у меня роман "Подвиг" ассоциируется со стихотворением "Расстрел". Об этом также писал А.Битов в работе "Одноклассники", посвященной 90-летию В.В.Набокова. Говоря о "Подвиге", Битов отмечает,что "Набоков довольно часто, отделив близкого ему героя от себя, придает ему заведомо несхожие черты - то пьяницы, то фальшивомонетчика… На Мартыне маска нелюбимости и бесталанности - тоже синонимы своего рода. В стихах все это без маски" (после этих слов Битов приводит отрывок из стихотворения "Расстрел"). Та маска, которую уловил Битов, не мешает нам определить сходства и сделать вывод, что прототипом Мартына является Набоков. Он, как и его герой, мечтал о подвигах, но так сложилась жизнь, что мечте не суждено было сбыться. Даже в стихах, где, казалось бы, поэт может осуществить то, что не удается сделать в реальной жизни, все происходящее оказывается лишь сном:

Проснусь, и в темноте, со стула,

Где спички и часы лежат,

В глаза, как пристальное дуло,

Глядит горящий циферблат.

Говоря о подвигах, нельзя не упомянуть еще об одном поэте двадцатого века - о Н. С. Гумилеве, у которого эта тема занимала большое место в жизни и творчестве. Гумилев много путешествовал, принимал участие в Первой Мировой войне, и это ни могло не отразиться на его стихах. По мнению Николая Скатова "военные стихи Гумилева, может быть, самое бледное и невыразительное из всего им написанного". Критикуя стихи, он тут же восхищается другим: "Военные дела офицера Гумилева еще одно подтверждение его силы воли и героизма: два Георгия (солдатских!)". То есть Гумилев, в отличии от Набокова, не только мечтал о подвигах, но и сам совершал их. Лишь смерть на поле боя, смерть за Родину казалась Гумилеву наиболее достойной:

Есть так много жизней достойных,

Но одна лишь достойна смерть.

Лишь под пулями в рвах спокойных

Веришь в знамя Господне, твердь.

Но вернемся к стихотворению Набокова "Расстрел". В нем мечта Набокова остается лишь мечтою, несмотря на тщетные попытки убедить себя в обратном. Даже проснувшись, поэт продолжает жить во сне, поэтому он со страхом и надеждой смотрит на "горящий циферблат", который ассоциируется у него с дулом пистолета. Не желая признавать, что все произошедшее с ним этой ночью всего лишь красивый сон, поэт обманывает сам себя, пытаясь удержать еще хоть на мгновение те ощущения, которые переполняли его:

Закрыв руками грудь и шею,-

Вот-вот сейчас пальнет в меня…

Но судьбу не обманешь, и осознание реальности приходит к нему вместе с тем, как "оцепенелого сознанья коснется тиканье часов".

С этим звуком его иллюзии рассеиваются, а его самого окутывает разочарование:

Но сердце, как бы ты хотело,

Чтоб это вправду было так:

Россия, звезды, ночь расстрела

И весь в черемухе овраг.

Я думаю, что Россия часто приходила к нему во сне, и он был рад этим встречам. Поэт с охотой принимал все то, что напоминало ему о Родине: книги, сны, воспоминания, даже если они были причиной бессонниц. Чтобы не произошло по вине России, Набоков все принимал и со всем соглашался. Если ей надо было лишить его сна, он уверял себя, что так и должно быть:

Ночь дана, чтоб думать и курить

И сквозь дым с тобою говорить.

Набоков ценил каждую минуту, проведенную с Россией, сохраняя в памяти все ее "наплывания", которые, как ему казалось, олицетворяли победу над эмиграцией:

Но где бы стезя ни бежала,

нам русская снилась земля.

Изгнание, где твое жало,

Чужбина, где сила твоя?

Пройдут годы, а точнее двенадцать лет, прежде чем Набоков осознает, что все бессонницы, все "слепые наплывания" России - это и есть "жало" изгнания. Со временем оно все чаще будет давать о себе знать, с каждым годом причиняя еще больше страданий. И вот наступил тот день, когда Набоков, обращаясь "К России" (1939), сказал: "Отвяжись, я тебя умоляю!" Это был крик измученной души. "Я беспомощен", - признается он, хотя, если вспомнить, несколько лет назад в стихотворении "Родина" он считал себя победителем:

Изгнание, где твое жало,

Чужбина, где сила твоя?

В том же стихотворении, только в следующей строфе, он уверенно говорил:

Мы знаем молитвы такие,

Что сердцу легко по ночам.

Почему же эти "молитвы" не спасают его в 1939 году? Возможно, он забыл их, поэтому в стихотворении "К России" "вечер страшен". Набоков не находит в ночи утешения, так как понимает, что вновь будут сны, а значит и Россия, поэтому, если говорить словами Зинаиды Шаховской, он "от боли …от отчаяния от нее отрекается" - "спускается в долину". Набоков понимает, что никогда больше не вернется в Россию, а "выть на вершинах" о своем "бессмертном счастие" он уже не в силах. Об этом поэт говорит уже в первой строфе своего произведения: "Я умираю". Набоков уходит со сцены, предоставляя возможность "выть" о России тем, кто "вольно отчизну покинул". Сам же он готов "затаиться и без имени жить", "отказаться от всяческих снов", только, чтобы "не сходиться" с Родиной. Но это кажется ему малой ценой за спокойствие, и поэтому он продолжает: