Прежде всего пристальное внимание необходимо обратить на такое противоречивое явление в романе, как пролог, который к тому же написан позже остальных глав, как бы вдогонку изображаемым событиям, и являет собой яркий пример авторской рефлексии написанного. Пролог изображает момент кульминации романа. Сцена написана сугубо объективно, с точки зрения постороннего, и смысл происходящего читателю непонятен. В романе впервые появляется отрывок, набранный особым курсивом. Так называемый «Курсив мой-А.Б.» будет встречаться на протяжении всего романа – как проявление Автора-личности, одного из субъектов повествования. Во введении Автор-Андрей Битов заявляет свои основные цели и методы, отразившиеся в романе. Эти методы во многом соответствуют основным методам постмодернизма: «Мы склонны … следовать освященным, музейным традициям, не опасаясь перекличек и повторений, - наоборот, всячески приветствуя их, как бы даже радуясь нашей внутренней несамостоятельности», воспользоваться даже тарой, созданной до нас и не нами…»[12;7] Таким образом, автор заявляет о намеренном использовании «тары», что будет служить достижению поставленной цели, о помещении настоящего в «несохранившиеся… склянки», в старые, вечные рамки. Но кроме этих рамок автор рассчитывает на «неизбежное сотрудничество и сотрудничество и соавторство времени и среды»[ 12;8], что утверждает эпоху основной героиней романа.

Итак, автор намеревается использовать старые рамки для помещения нового содержания, что становится видно уже из названий глав и разделов: «Отцы и дети», «Герой нашего времени», «Фаталист», «Маскарад» и т.д. Подобная аллюзийность является ярким и неизменным признаком постмодернизма. Нам необходимо проследить, случайны ли подобные совпадения, или используются с конкретной целью.

А.Битов использует также точные цитаты из упомянутых произведений в качестве эпиграфов. Авторы и произведения, которые в целом явно ориентированы на постмодернистическую модель отражения окружающей действительности и создания субъективного художественного мира, не указаны, но вполне узнаваемы, и рассчитан этот прием прежде всего на эрудированного читателя. Функции данных цитат (как наименований, так и эпиграфов) сводится к тому, чтобы напомнить читателю о вечности и повторяемости той или иной темы, для их обостренного восприятия, а главное для того, чтобы подчеркнуть главную идею произведения, показать умерщвленное пространство культуры, от которой остались одни названия, обретающие в настоящем несколько иное значение.

Так, например, раздел первый назван «Отцы и дети». Но герой, Лева Одоевцев, мало похож на Базарова или Аркадия Кирсанова; скорее, он является носителем обобщенной вневременной идеи «детей» в целом. Несмотря на явную параллель Модеста Платоновича Одоевцева с Павлом Петровичем Кирсановым (см. эпиграф к главе «Отец отца»:

«В Дрездене, на Брюлевской террасе, между двумя и четырьмя часами, в самое фешенебельное время для прогулки, вы можете встретить человека лет около пятидесяти, уже совсем седого и как бы страдающего подагрой, но еще красивого, изящно одетого и с тем особенным отпечатком, который дается человеку одним лишь долгим пребыванием в высших слоях общества») он весьма отдаленно напоминает этого героя. Такое же слабое отношение к последнему имеет и дядя Диккенс (Дмитрий Иванович Ювашов).Но оба этих героя в одном находят точки соприкосновения с идеей Павла Петровича – они все являются носителями идеи прошлой жизни, культуры, твердыми приверженцами ее.

То есть герои этого раздела собой, своими характерами, взаимоотношениями, воплощают классическую, «вечную» проблему отцов и детей. Правда, время, как одно из главных действующих лиц, жестко вносит свои коррективы – меняются акценты ценностей поколений (поколение отцов оказывается натуральнее, естественнее поколения детей), но конфликт разрешается традиционно в пользу детей.

Этот же подход прослеживаются и в остальных разделах и главах « Пушкинского дома»:( «Маскарад», «Дуэль», «Выстрел»). Нет копирования героев и конфликтов, а есть лишь «вечные» проблемы, преломленные временем.

То, как герой проходит испытания времени, как ведет себя, что и в какой ситуации использует, как действуют образы, окружающие его, - все это наводит на мысль, что реальности не существует, есть только представление о ней, и есть использование той, прошлой культуры для формирования нынешней реальности. По словам Липовецкого, «симуляция реальности ставится в зависимость от «освященных музейных традиций» Пушкинского дома, - иными словами, классического периода русской культуры.»[36;233].Таким образом, в романе прослеживаются пути русской культуры и литературы в частности в данном временном отрезке, ее роль и степень присутствия. Момент сознательного повторения реализуется не только через систему заглавий, эпиграфов и т.п., но и, говоря словами Липовецкого, «через постоянные акцентированные спряжения героев романа с устойчивыми художественно-поведенческими моделями – «лишним человеком», «бедным Евгением», «героем нашего времени», «мелким бесом» и «бесами», романтической любовью и ситуацией дуэли. Однако, в результате повторения постоянно выявляются глубочайшие расхождения, деформации, стирающие предыдущий смысл – этот эффект связан с тем, что все то, что внутри классического контекста подлинно, в современности неизбежно оборачивается симуляцией»[36;239]

То есть Лева, пропитавшись классическими ситуациями, образами, характерами, составив в соответствии с ними «понятие о том, какой должна быть реальность, вгоняет жизнь в музейные классические рамки, занимает позиции классических героев подсознательно, не имея своего, как дед, как дядя Диккенс.

В прежних культурных рамках живут все герои романа. Они цитируют классиков, но не по ситуационной или сюжетной необходимости, а по схожести какой-либо детали, как бы умертвив саму цитату, сделав ее формальным украшением. Например, цитата из Лермонтова:

«Выхожу один я на доро-гу-у… -

пел он. Навстречу ему шло массовое народное гулянье. «Кремнистый путь» был асфальтом…»

Преемственность культуры превращается в преемственность форм культуры, в формальную преемственность.

Наиболее явно это иллюстрирует наличие фамилий, знакомых по классической литературе. Лева Одоевцев – скорее однофамилец, чем родственник (скорее форма, чем содержание). Существуют завхоз Гончаров, дворник Пушкин, водопроводчик Некрасов – наглядный пример снижения значения содержания по сравнению с формой.

Интересна также несоответствие-перекличка в двух наименованиях глав – «Бедный всадник» и «Медные люди». Будет закономерно предположить, что это – создание новой метафоры, которое отразилось на содержании глав. Теперь, кроме ссылки на произведения классической литературы они несут и дополнительное значение, включающее в себя и ироническое осмысление ситуации. Таким образом, роман «Пушкинский дом» является собранием симулякров, основной категории постмодернистской эстетики.

Одним из определяющих своеобразие произведения художественных элементов является герой Лева Одоевцев. Он один концентрирует на себе все интересы и внимание автора. Остальные персонажи являются лишь функциями. Автору не интересны их чувства и восприятия – они лишь обрамление, оттеняющее главного героя. Говоря словами Лаврова, «действующие лица существуют в произведении не «автономно», не сами по себе, а лишь постольку, поскольку имеют отношение к главному, а иногда, кажется, и единственному герою «Пушкинского дома». Лева словно все время примеривается к ним, сопоставляя, сравнивая, пытаясь войти в образ, сыграть их роли.» [34;188]