Нагромождение фантастических картин дальше уже не прибавляет драматизма в ситуации противостояния героя поэмы и застойного быта, пик пройден. Ощущение исчерпанности подтверждает и тяжеловесный, вычурный стих:

Быть Сены полосе б Невой!

Грядущих лет брызгой

Хожу по мглу по Сеновой

Всей нынчести изгой.

Самые, наверное, претенциозные и насильственные строки в поэме. Впрочем, есть и другие. Тут же, почти рядом: «Рассвет. Подымаюсь сенскою сенью, синематографической серой тенью». Все это парижское виденье, помимо его поэтической неубедительности, искусственно замедляет движение к финалу. Возможно, что именно эти строки имел в виду Луначарский, в общем положительно, поначалу даже восторженно оценивавший поэму, когда впоследствии говорил о футуристических остатках в ней – «крайней манерности в пользовании словами…»

Последняя, «случайная станция» фантастического путешествия героя поэмы – купол Ивана Великого в Кремле. Удобная позиция для обозрения. Как Эйфелева башня в Париже. Москва внизу – рождественская. И здесь поэт не находит органичного образа: «С семи холмов, низвергаясь Дарьялом, бросала Тереком праздник Москва». Кавказские ассоциации слабо вписываются в раздольное гулянье русского Рождества. Но вот поэт сам переносится на Кавказ. Под ним «льдистый Машук». Возникают литературные ассоциации, «рассчитаться» с ними «идут дуэлянты». Здесь, у подножья Машука, «один уж такой попался – гусар!».

Это еще одна отвратительная сторона быта, на этот раз быта литературного, способного убивать ложью, клеветой, пулей. Подводя жертву (поэта) под пулю, Маяковский создает еще один эмоциональный пик перед финалом. Он уступает по силе воздействия кульминационному моменту в конфликте, однако вносит дополнительный штрих в образ героя поэмы, уже не только в интимной, но и в общественной функции сближая его с автором. И с этой позиции – важнейшая деталь: «Окончилась бойня», жизнь вошла в обычную колею, «лишь на Кремле поэтовы клочья сияли по ветру красным флажком». Отсюда и произрастает трудная победительная мелодия стиха, звучащего «мирозданию в шум». Меняется пейзаж: «Дни улыбаются с пристани». Произведен расчет с прошлым. Кризис преодолен.

В черновом варианте поэмы «Про это» вступление была названо по-канцелярски «Объяснительной запиской», а заключительная глава «Резолюцией». Ясно, что в этих кнцеляризмах заключена была ирония и, возможно, желание таким образом приглушить трагическое звучание любовной темы. Вспомним, что Маяковский в «Приказе № 2 армии искусств» высмеивал любовные стихи.

«Прошение на имя…» - заключительный монолог. Название «Резолюция» не подходит к этому страстному лирическому высказыванию, Маяковский справедливо отказался от него. Монолог Маяковского – вера и надежда, любовь и ненависть поэта. Ненависть к тому, что «в нас ушедшим рабьим вбито», что «осело бытом даже в нашем краснофлагом строе». В заключительном монологе поэт снимает с себя тяжесть вины за все, что взвалил только на себя, высказывая твердое убеждение, что после смерти достоин лежать «с легшими под красным флагом».

Обратим внимание: последние подглавки имеют названия «Вера», «Надежда», «Любовь». «Вера» - это вера поэта в «изумительную жизнь», где «большелобный тихий химик» в мастерской человечьих воскрешений смотрит XX век, выискивает, кого бы воскресить. «Надежда» - страстная мольба (и надежда) о воскрешении с проникновенными, очень доверительными строчками:

Я свое, земное не дожил,

На земле свое не долюбил.

И среди прочих заслуг, добродетелей и обещаний – если воскресят – делать все «даром»: «чистить, мыть, стеречь, мотаться, месть», а также «развлекать, стихами балагуря», - поэт столь же проникновенно говорит о любви к «зверью»

Я люблю зверье. Увидишь собачонку –

Тут у булочной одна – сплошная плешь, -

Из себя и то готов отдать печенку

Мне не жалко, дорога, ешь!

Слово о любви произносит Маяковский-романтик. О любви, которая бы не была «служанкой замужеств, похоти, хлебов», о любви, которая бы заполнила собой вселенную и «чтоб вся на первый крик: «Товарищ!» - оборачивалась земля» Такой представлял, такой хотел видеть любовь Маяковский. Ему не дано было счастья испытать такую любовь: все дело в том, что в каждом любовном романе есть по крайней мере два персонажа, от которых в равной мере зависит его судьба.

Поэма «Про это» - последний страстный выплеск любовной лирики Маяковского в начале 20-х годов. После нее любовная тема надолго исчезла из его поэзии. Была попытка реанимировать прежние отношения с Л. Ю. Брик, ничего серьезного из этого не вышло. В 1928 году пришла новая любовь, появились стихи «Письмо товарищу Кострову из Парижа о сущности любви», «Письмо Татьяне Яковлевой», но это уже другая тема…

Поэма «Про это» оставила глубокий след в творчестве Маяковского, она опровергала рационалистические установки левого искусства на «производсвенничесво», поставив в центре внутреннюю жизнь человека. Поэма в личном плане завершила конфликт поэта с враждебным человек миром поругания любви. Она явилась своеобразным мостом к лироэпосу поэм о Ленине и «Хорошо!». После написания поэмы «Про это» начался перелом в отношении Маяковского к традициям, к классическому наследию. Поэма как бы сама собой опровергала безличный коллективизм лефовцев, безличное «мы», поглощавшее лирическое «я». Неоднократно в «штыки» атакованная лирика вдруг выявила власть над человеком индивидуально-личных интимно-природных чувств в его развитии и духовно-нравственном становлении, выявила одну из замечательных традиций классической литературы.

Дальнейший путь Маяковского – к поэмам о Ленине и «Хорошо!», к сатирическим пьесам, к поэме «Во весь голос» - путь к реализму, к традициям, но и путь новатора, открывателя новых сфер и возможностей в революционном искусстве.