Узнав, что дочь хочет напечатать подборку стихов в столичном журнале, отец потребовал, чтобы она взяла псевдоним и «не позорила славную фамилию». Дочь повиновалась, и в русскую литературу вместо Анны Горенко вошла Анна

Ахматова. Не то чтобы она сомневалась в своем таланте и правильности

-7-

выбранного пути или искала тех выгод, которые дает писателю раздвоенность; главное заключалось в необходимости блюсти приличие, поскольку в знатных семьях ( к ним относилась и семья Горенко) к профессии литератора относились с высока и полагали ее приличной для тех, у кого не было способа заявить о себе иначе. И вот она перед нами « королева бродяга» - как она себя именовала, она живет в сердцах читателей и доносит свой до времени затаенный раздирающий грудь, зов, к людям из бездны, из глубины.

Имя молодой Ахматовой тесно связано с акмеизмом – поэтическим течением, начавшим оформляться около 1910 года, то есть примерно тогда же, когда она начала публиковать свои первые стихи.

Основоположниками акмеизма были Н. Гумилев и С. Городецкий, провозгласившие необходимость частичного отказа от некоторых заветов «традиционного символизма». Они считали себя пришедшими ему на смену. Акмеисты поставили своей целью реформировать символизм, главной бедой

которого было то, что он «направил свои главные силы в область неведомого» и «попеременно братался то с мистикой, то с теософией». Первым условием акмеистов была трезвость и здравая реалистичность взгляда на мир. Мир должен

предстать таким, каков он есть, - зримым, живым, плотским, смертным. Кроме того, слово, должно быть четким и с определенным значением, точнее говоря, оно должно обозначать то, что оно обозначает в реальном языке реальных людей : конкретные предметы и конкретные свойства. «У акмеистов, - писал Городецкий, - роза опять стала хороша сама по себе, своими лепестками, запахом и цветом, а

-8-

не своими мыслимыми подобиями с мистической любовью или чем-нибудь еще.» (8,21)

А. Ахматова до последних дней своей жизни очень высоко оценивала роль акмеизма и в своей собственной жизни, и в литературе той эпохи. Она не переставала называть себя акмеисткой – как бы в противостояние тем, кто не хотел видеть роли и значение этого течения.

С Царским Селом жизнь и творчество Ахматовой связано нерасторжимо и, кажется, навеки. Об этом пишут все ее биографы, освещая начало ее пути . Марина Цветаева называла поэтессу, в одном из своих стихотворений, «Царско-сельской Музой» :

…Ах, я счастлива ! Никогда заря,

Не згорала чище.

Ах, я счастлива, что тебя даря,

Удаляюсь – нищей,

Что тебя, чей голос – о глубь, о мгла! -

Мне дыханье сузил,

Я впервые именем назвала

Царско-сельской Музы. (13,15)

Но со временем Царское Село для Ахматовой уже давно стало только воспоминанием о когда-то родном ей мирке, с которым она потом захотела и смогла выйти в мир. Давным-давно его покинув, как ей казалось навсегда, она туда еще не раз возвращалась, и в жизни, и в стихах разных лет, и в поздних набросках автобиографической прозы. Но каждый раз возвращение ее к образу

Царского Села, знаменовало нечто важное и новое в ее творчестве.

-9-

Пройдя, постепенно изменяясь и приобретая новые смыслы, через все ее творчество, образ Царского Села с некоторых пор требовал от нее какого-то нового переосмысления . Как будто ей надо было с этим ближайшим, любимейшим, почти священным для нее символом свести какие-то старые счеты, чтобы не остаться «замурованной» в прошлом, чтобы и этот плен «сбросил с крыльев свободный стих».

А между тем она ведь действительно так никогда и не рассталась с Царским Селом, где когда-то прошли ее детство, отрочество и юность, не рассталась вплоть до последних этапных своих созданий – цикла «Северных элегий», послевоенных стихотворений «Городу Пушкина», «Поэмы без героя».

Ахматова прожила в Царском Селе до 16 лет, потом, после пятилетнего перерыва, еще шесть лет (1910 – 1916) в доме своего мужа Н.С. Гумилева; неоднократно и довольно подолгу жила она там и в 20-х - 30-х, г.г., правда, была там уже только редкими наездами, а в 1944г. увидела его варварски разграбленным, разрушенным и сожженным :

О, горе мне ! Они тебя сожгли…

О, встреча, что разлуки тяжелее !

Здесь был фонтан, высокие аллеи…

И первый поцелуй… (I,214)

Каждый из царско-сельских периодов ее жизни так или иначе отразился в ее стихах. Но вот, что кажется удивительным, когда перелистываешь собрания ее стихов : среди пятидесяти стихотворений 1910 – 1916 г.г. указывается место написание – Царское Село, только 8 или 9 раз. Именно это связано

-10-

непосредственно с Царским Селом, по содержанию или хотя бы по своей лирической атмосфере. Остальные как будто могли возникнуть и не там. Образ «Музы Плача», кажется теперь гораздо более поэтически точным, чем «царско-сельская Муза».

Музе Царского Села, естественно надлежало бы по крайней мере его

воспеть, - Ахматова же с ним прощается уже при первом возвращении, в первой же своей книге «Вечер»:

На землю саван тягостный возложен,

Торжественно гудят колокола,

И снова дух смятен и потревожен

Истомой скукой Царского Села.

Пять лет прошло. Здесь все мертво и немо,

Как будто мира наступил конец.

Как навсегда исчерпанная тема,

В смертельном сне покоится дворец. (I, 79)

Но этим стихотворением отнюдь не закончились ее воспоминания о Царском Селе. Очень редко и в двойственном восприятии, то буднично обыденном, то отстраненном, фигурируют в стихах Ахматовой знаменитые скульптуры Царского Села. «В Павловске, в парках, в детстве меня окружала античная скульптура и архитектура. Это было повседневным обычным зрелищем», - рассказывала Ахматова в 1964 году художнице А.В. Любимовой. Но и «повседневное обычное зрелище» в ее стихах сохранилась лишь детально, навеки врезанной в память чем-

-11-

то совсем другим :

…И, исполненный жгучего бреда,

Милый голос как песня звучи.

И на медном плече Кифареда,

Красногрудая птичка сидит. (I, 121)

Парковая «античность» однажды еще неожиданней обернется «феерией» - в одном из набросков «балетного мебретто», которое сопутствовало созданию «Поэмы без героя». С Царским Селом связано в поэзии А. Ахматовой нечто гораздо более важное : здесь родился в ее стихах образ ее Музы . Придя к ней однажды, чуть ли не на пороге между детством и юностью, она с тех пор живет в

ее стихах . Это не общая Муза всех поэтов Мира, а только ее Муза, ни на что не похожая, и уж конечно, отнюдь не мифическая богиня. Это явление творческой благодати , воплощенное в пленительно-прекрасный женский облик, в женскую жизнетворящую ипостась. Она знает свою Музу в лицо, узнает ее в любом преображении , даже в самом обманчивом , даже , с годами , искаженном. У нее

свой «нрав» - поначалу даже неожиданно веселый . Ее прихода ждет поэтесса, ждет с чистой душой , она для нее нечто высшее :

Когда я ночью жду ее прихода ,

Жизнь кажется висит на волоске,