Всего хорошего.

Уважающий Вас

Владислав Ходасевич

28 ноября 1938

2.

Глубокоуважаемый Абрам Саулович,

простите, что отвечаю с опозданием. Со дня на день ждал конца верстки и собирался Вам писать тогда же, когда буду ее отсылать обратно. Однако, ее все нет. В чем дело?

Мне кажется, Вы правы: подзаголовок нужен. Но давайте напишем не КНИГА ВОСПОМИНАНИЙ, а просто ВОСПОМИНАНИЯ.

Мне бы очень хотелось слово НЕКРОПОЛЬ (только его одно) напечатать лиловым цветом, а все остальное черным. Но если по Вашему мнению лиловое не хорошо или затруднительно для типографии, то сделаем синим, только не темным, однако и не голубым. Впрочем, я вполне на Вас полагаюсь.

Сердечно благодарю Вас за новогодние пожелания. Примите и от меня такие же. В конце концов, со стороны судьбы было бы очень прилично и справедливо, если бы она отпустила нам немного благополучия.

Преданный Вам

Владислав Ходасевич.

3 января 1939.

3.

Многоуважаемый Абрам Саулович,

сейчас получил конец верстки и завтра утром отошлю его Вам в исправленном виде. Меня, однако, весьма беспокоит то обстоятельство, что в верстке не хватает последних приблизительно двух страниц: примечаний, набранных мелким шрифтом. Мне не прислали и исправленную гранку с этими примечаниями. Боюсь, что- либо ее, либо набор затеряли в типографии. Между тем, эти примечания совершенно необходимы хотя бы уже потому, что в тексте имеются на них ссылки с соответствующими цифрами.

Если все в порядке и примечания просто только забыли послать мне не беда. Можно их мне и не посылать, чтобы не задерживать выход книги. Но если их потеряли, то, к сожалению, придется их сызнова набрать. На этот случай посылаю Вам второй экземпляр гранки, который я к счастию сохранил. Пожалуйста, черкните мне на сей счет два слова на открытке, а то я буду беспокоиться.

Жму Вашу руку. Сердечно Вам преданный

Владислав Ходасевич.

10 янв. 1939.

О Ходасевиче в советской прессе

В среде поэтов всегда процветала зависть и даже лучших из них не обошел стороной этот порок, вот как Н.Аеев отзывался о творчестве Ходасевича:

О зловещих шопотах "пифийских глаголов" г. Владислава Ходасевича нам уже приходилось писать на страницах "Красной Нови". Нет смысла доказывать, что дурно-рифмованным недомоганиям г. Ходасевича не помогут никакие мягкие припарки. Но приведем целиком одно из взятых наудачу стихотворений "Тяжелой Лиры", образец, мизантропии автора.

Довольно! Красоты не надо! Не стоит песен подлый мир Померкни Тассова лампада Забудься, друг веков, Омир!

И революции не надо! Ее рассеянная рать Одной венчается наградой Одной свободой - торговать

Вотще на площади пророчит грмонии голодный сын: Благих вестей его не хочет Благополучный гражданин.

Самодовольный и счастливый Под грудой выцветших знамен - Коросту хамства и наживы Себе начесывает он.

Прочь, не мешай мне, я торгую, Но не буржуй, но не кулак, Я прячу выручку дневную В свободы огненный колпак.

Душа, тебе до боли тесно Здесь в опозоренной груди Ищи отрады поднебесной, А вниз на землю не гляди.

Так искушает сердце злое Психеи чистые мечты Психея же в ответ: "Земное, Что о небесном знаешь ты?"

В этом стихотворении, несмотря на древне-классическое его происхождение ("вотще", "гармония", "благие вести", "искушает" и т.п.) все же явно трактуется современность, близкая г. Ходасевичу. В переводе с церковно-славянского это очевидно разговор автора с редактором Гиза. В первой строфе, рассерженный невниманием к "красоте", автор угрожает перекувыркнуть скрытую им во время изъятия ценностей тассову лампаду и забыть "друга веков" Омира. Истерический темперамент его обрушивает горькие упреки на "рассеянную рать" революции, причем эту "рассеянность", конечно, должно понимать отнюдь не как распыленность, а лишь как невнимательность к произведениям г. Ходасевича. По его словам, рать эта сумела отвоевать лишь одну свободу - свободу торговли; странно, конечно, трактуется автором "революционность"; но что делать – зато гражданского пафоса хоть отбавляй! Третья строфа начинается с "вотще", что для товарищей, давно не читавших священного писания, требует разъяснения: вотще значит напрасно. Итак: напрасно на площади пророчит гармонии голодный сын. Голодный сын гармонии в передаче значит: г. Ходасевич. И его то "благих вестей" не хочет благополучный гражданин. Кто этот последний? Голодный сын - выясняется из последующей строфы.

Самодовольный и счастливый, Под грузом выцветших знамен, Коросту хамства и наживы Себе начесывает он.

Очевидно - нэпман? Подумает недальновидный читатель. Ничуть не бывало. Для тех - г. Ходасевич знает это - свобода торговли священное и неотъемлемейшее право. А этот кто "увенчал себя одной свободой - торговать", кто мешает голодному сыну гармонии продать свои потрепанные бобры с плеча Баратынского по вольной цене, этот ужасно нервирует Ходасевича своим скрипом из редсектора:

Прочь, не мешай мне, я торгую, Но не буржуй и не кулак, Я прячу выручку дневную В свободы огненный колпак.

Если это точное указание, оно очень дельно и уместно: в самом деле, неудобно все таки изрядные суммы, скопляющиеся за день в Гуме и в Госторге, держать в каком-то колпаке. То ли дело сейфы Рябушинского и Морозова.

Далее какое-то "злое сердце" уговаривает возмущенного всем этим безобразием автора не глядеть вниз на землю. Но как же на нее не глядеть, коли на ней Госиздат помещается. И душа "Психея" чистой диалектикой разбивает умыслы злого сердца.

Психея же в ответ: "Земное, Что о небесном знаешь ты".

"Злое сердце" чешет в затылке и смущенно мямлит: "оно конечно, уберечь культуру наша обязанность. Ну что же, давай же подпишем договор на тысячу строк небесной информации". Так "рассеянная" рать революции, завороженная "тяжелой лирой", "сына гармонии", подставляет под разноску ее звуков свою натруженную эксидиционную спину. Действительно - "искушение". Остальные стихи "Тяжелой Лиры" неменее двусмыслены и тяжеловесны.

Заключение

Ходасевич один из малоизвестных широкому кругу читателей поэт, но от этого его творчество не менее талантливо. Так можно сказать, что книга "Некрополь", написана одним из самых блестящих (многие добавляли - и самых язвительных) представителей "серебряного века", поэтом и критиком Владиславом Ходасевичем, уже давно стала классикой мемуарного жанра. Прежде всего она интересна острыми, порой совершенно неожиданными характеристиками людей, с которыми Ходасевича сталкивала жизнь - среди них Блок, Брюсов, Андрей Белый, Гумилев, Есенин, Горький, - а также совершенно особым, "макабрическим" тоном повествования, которым обусловлено и само название книги, - в революции, гражданской войне, вынужденной эмиграции многих представителей русской интеллигенции Ходасевич видел гибель русской культуры. Эти настроения вообще были свойственны последнему этапу творчества поэта, завершившего свою жизнь вдали от Родины. В книгу также включены мемуарные очерки, малоизвестные российскому читателю и публиковавшиеся в основном в эмигрантских печатных изданиях.