Буря на небе вечернем.

Моря сердитого шум.

Буря на море—и думы,

Много мучительных дум.

Буря на море—и думы,

Хор возрастающих дум .

Черная туча за тучей .

Моря сердитого шум .

Подробный разбор этого стихотворения дан в исследовании Б. М. Эйхенбаума «Мелодика русского лирического стиха», где он пишет: «Доминанта фетовской лирики—мелодика, но в некоторых случаях—когда Фету нужно укрепить и усилить ее действие—он пользуется и фоническими приемами, ослабляя таким соединением «музыкальных» средств смысловую, вещественно-логическую стихию слова. В разбираемом стихотворении интонационный параллелизм, выражающийся в единообразии синтаксических построений (перечис­ления, лишенные глаголов), в анафорах и повторениях целых строк, соединяется с параллелизмом и устойчивым единообразием звуков, так что стихотворение оказывается как бы забронированным рифмами и созвучиями, которые находятся не только в краевой, правой его части, в виде цепи концовок (шум—думы—дум; думы—дум—шум), но и в левой, а кое-где пересекают стихотворение диагональю, сцепляют край с началом и т. д.»

Молодой Фет (стихотворение относится к 1842 г.) сосредоточен здесь на звуковых эффектах—развитие мелодики как таковой являет­ся позже. Бальмонт сильнее всего связан именно с этим направлени­ем фетовской лирики—в его стихе фоника гораздо богаче и активнее мелодики. Здесь Фет открывает дорогу Бальмонту, который недаром и ссылается на это стихотворение: «Это магическое песнопение так же построено все на Б, Р и в особенности на немеющем М . этот волшебник, чародей стиха, был Фет, чье имя как вешний сад, наполненный кликами радостных птиц. Это светлое им» я возношу как имя провозвестника тех звуковых гаданий и угаданий стиха, которые через десятки лет воплотились в книгах «Тишина», «Горящие здания», «Будем как солнце» и будут длиться через «Зарево Зорь».

Мы попытались объяснить одну из самых «уязвимых» и узнава­емых сторон творчества Бальмонта, вызвавшую столько нареканий со стороны критики и создавшей ему репутацию «графомана». Развивая теоретически и практически звуковую теорию стиха, Бальмонт следо­вал (возможно, не всегда удачно) традициям русской (А. Фет) и западноевропейской (А. Рембо, Ш. Бодлер) поэзии.

Помимо хрестоматийных стихотворений Бальмонта новую грань поэзии открывают его малоизвестные произведения. Так, в сборнике «Будем как солнце» (1903) было опубликовано стихотворение: «Что достойно, что бесчестно .»:

Что достойно, что бесчестно,

Что умам людским известно,

Что идет из рода в род,

Все, чему в цепях не тесно,

Смертью тусклою умрет.

Мне людское не знакомо,

Мне понятней голос грома,

Мне понятней звуки волн,

Одинокий темный челн

И далекий парус белый

Над равниной поседелой,

Над пустыней мертвых вод,

Мне понятен гордый, смелый,

Безотчетный крик: «Вперед!»

Интересна судьба этого стихотворения. Оно было опубликовано в первом издании сборника. В последующие выпуски автор не включал его, не вошло оно и в книгу, вышедшую в серии «Библиотека поэта». И лишь в 1980 году оно было опубликовано в сборнике «К. Бальмонт. Избранное». Видимо, поэтому стихотворение это и не попало в поле зрения исследователей, занимавшихся творчеством поэта.

В экземпляре сборника «Будем как солнце», подаренном В. Я. Брюсову и хранящемся в архиве К. Д. Бальмонта в отделе рукописей ГПБ им. В. И. Ленина, на полях против строк:

Одинокий темный челн

И далекий парус белый .

стоит помета: «Лермонтов!», сделанная карандашом рукою Брюсова. Действительно, в этих строках есть аналогия со знаменитым «Пару­сом» М. Ю. Лермонтова, но эта «цитата» не удивительна. Лермонтов— один из самых любимых поэтов Бальмонта, образ мятежного паруса— распространенный стереотип—символ в романтической поэзии. Тем более, что «цитата» из лермонтовского стихотворения не совсем прямая, в нее «вклинивается» темный челн—образ, столь характерный и любимый Бальмонтом.

Интересны и другие строки этого стихотворения:

Мне людское незнакомо,

Мне понятней голос грома,

Мне понятней звуки волн .

Над равниной поседелой,

Над пустыней мертвых вод,

Мне понятен гордый, смелый,

Безотчетный крик: «Вперед!»

Сравним эту часть стихотворения с «Песней о Буревестнике» А. М. Горького: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный .»

Стихотворение Горького, написанное в 1901 году, было запрещено цензурой, его восприняли как призыв к революции. Даже официальная пресса откликнулась на появление «Песни о Буревестнике»: « .разве все это не полные глубокой мысли творения, разве это все не вечно живая, трепещущая, бьющаяся мысль о всем нынешнем, существу­ющем, являющаяся в формах великого, страстного поэтического таланта? Это ли еще не вечная мечта о счастье и несравненной великой будущности человечества» .

«Песня о Буревестнике» стала своего рода гимном первой русской революции.

Точная дата написания стихотворения Бальмонта не установлена (но не позднее 1901 г., т. к. он готовил книгу к изданию зимой 1901/02 г.). 16 января 1902 года он писал С. А. Полякову: «Через несколь­ко дней мой новый сборник стихов будет вполне закончен» (ИРЛИ).

Известно, что к этому времени относится и личное знакомство Бальмонта с Горьким. Впервые они встретились в Крыму в ноябре 1901 года. До этого Горький дважды писал о нем: 10/1Х 1886 года и 14/Х1 1900 года в «Нижегородском листке» . Незадолго перед тем, в июне 1900 года, в журнале «Жизнь» Бальмонт напечатал три стихотво­рения («Ведьма», «Родник» и «Придорожные травы»), посвященные Горькому. По этому поводу Горький писал И. А. Бунину: «А что Вы скажете о стихах Бальмонта? Мне, грешному, ,,Ведьма" очень понравилась. Знай я, где он живет,—поблагодарил бы поэта за внимание, ей-богу, очень для меня лестное. Ваш брат, поэт,— аристократ, и Ваша похвала всегда дороже всякой критики и всякой публики и т. д.»

Тогда же, в 1900 году. Горький назвал Бальмонта «гениальным виртуозом формы». Вскоре после личного знакомства М. Горький писал В. А. Поссе: «Познакомился с Бальмонтом. Дьявольски интере­сен и талантлив этот нейрастеник! Настраиваю его на демократический лад .» А вот как писал об этой встрече Бальмонт Горькому 21 декабря 1901 года, вспоминая их знакомство: «Последней моей фразой было: "Для меня встреча с Вами не только радость, но и хитрое приобретение". Фраза оборванная и с двумя словами, которые могут заставить усомниться во мне. Почему приобретение? Потому что до этой встречи я чего-то не знал, и это что-то большое, а глядя на Вас, слушая Вас, как слушают в лесу поющую птицу, в самом себе понял многое, что было под грудами мусора, и, приобретя в Вас человека, расположенного ко мне или хоть к стихам моим, приобрел себе и душу свою. Почему же хитрое? Потому что душа-то у меня до отчаянности наполнена всячиной, и если бы я открыл Вам некоторые ее стороны, быть может. Вы прокляли бы меня и не захотели бы говорить со мной. А мне до смерти хотелось говорить с Вами. Конечно, если бы я был хитрей, я ни фразы бы этой не сказал тогда, ни, может быть, этих слов не говорил бы сейчас. Но в последнюю минуту, когда я понял, что вижу Вас в последний раз перед долгой разлукой, мне вдруг стало так, что я как будто обманно приобрел Ваше расположение. Вы понимаете меня? Я все время был с Вами искренним, но слишком часто неполным. Как мне трудно освободить­ся сразу—и от ложного, и от темного, и от своей наклонности к безумию, к чрезмерному безумию».