Удивительно, что в непосредственном воплощении разработка просветительской темы начинается с отрицательных, а не положительных примеров. Радищев развенчивает весьма популярную, едва ли не универсальную для ХVШ века надежду на просвещенного монарха. Казалось бы, у такой надежды есть логическое основание: начать дело просвещения сверху - и воспользоваться не соизмеримыми ни с чем властными возможностями монарха. Заключительным эпизодом главы "Спасская Полесть" воспроизводится сон путешественника: "Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набаб, султан или какое-то сих названий нечто, седящее во власти на престоле". Буквально осуществляется девиз автора, провозглашённый в посвящений, - снять "завесу с очей природного чувствования". Какие же деяния произвел прозревший властитель? А никаких: путешественник проснулся.

Почему же писатель не делает ставку на "просветившегося" монарха? Ответ прост. Радищеву нет надобности различать "просвещенных" и "непросвещенных" монархов по той причине, что он убежденный враг системы самодержавия в принципе; нет смысла учитывать сугубо относительные достоинства одних, форм деспотии перед другими ее формами; нет интереса к частностям, когда отвергается целое.

Соответственно сразу же заявлено ограничение, лишающее просветительскую идею ореола универсальности, всеохватности. Она эффективна, но в заданных параметрах: они широки, но и сдерживаются рамками. Просветительская идея действенна, когда направлена к «сочувственникам» - и не более того.

Да, парадоксально, что, пропагандируя просветительскую идею, Радищев начинает с обозначения препятствий на этом пути. Новая глава, «Подберезье" продолжает эту линию. Здесь описывается встреча с новгородским семинаристом. Глава оказывается сложной по построению. Общение с новым знакомцем распадается на два эпизода. Вначале это устная беседа, в которой солирует семинарист, и речь эта разумна. Молодой человек сетует на "великий недостаток" "в пособиях просвещения», на монополию латыни и чтения древних авторов: "Аристотель и схоластика доныне царствуют в семинариях". Вот мечта нового знакомца: "для чего не заведут у нас высших училищ, в которых бы преподавалися науки на языке общественном, на языке российском?" "Как не потужить . что у нас нет училищ, где бы науки преподавалися на языке народном".

Путешественник оказывается легковерным на обещания правительства: "Я успел семинаристу сказать, что скоро желание его исполнится, что уже есть повеление о учреждении новых университетов, где науки будут преподаваться по его желанию".

Семинарист уходит - роняя бумаги (прецедент создан, прием с чтением найденных бумаг повторится); общение с ним продолжается заочно. Процитирован небольшой фрагмент, но путешественник узнает изложение масонских положений и, прерывая чтение, выступает с критикой масонства.

После "Подберезья" о просвещении уже нельзя говорить абстрактно, нельзя говорить как о всеисцеляющем лекарстве: просвещение может нести как истину, так и заблуждение - и труден путь к обретению истины.

Отметим и мужество Радищева. Позже по ходу книги в главе 1 "Торжок" писатель размещает памфлет, направленный против цензуры. Радищев допускает, что могут быть напечатаны и вредные книги, но их вред перекроется пользой вольного книгопечатания. Идеи против идей, но не запреты против идей - вот позиция писателя. Надо бороться со злом в жизни, а не со злом в книгах.

В "Бронницах" затрагиваются вопросы человеческого познания. Пока переменяют лошадей, путешественник восходит на местную гору, где когда-то был древний храм, а теперь выстроена небольшая церковь. Поднимаясь в гору, путешественник дает волю воображению и так эмоционально разогревает себя, что слышит "глас, грому подобный". Голос Творца призывает человека к смирению: "Почто, о дерзновенный! познати жаждешь то, что едина мысль предвечная постигать может? Ведай, что неизвестность будущего соразмерна бренности твоего сложения". Достигнув вершины, путешественник обращает свой голос к Боту. Так - ни мало ни много - состоялся диалог человека и Творца. Диалог не прямой, поскольку громоподобный глас слишком зауживает потребность человека в познании желанием узнать личное предстоящее, а человек на месте, где устремления к Творцу меняли конкретное содержание, пытается узреть единое в многообразии человеческих представлений о Творце; темы высказываний не стыкуются. Пафос размышлений путешественника - в оправдании человеческого поиска истины.

Кульминация развития просветительских идей в книге Радищева - глава "Крестьцы", которая равнозначна педагогическому трактату. Особо привлекает здесь связь теории с практикой.

Путешественник становится свидетелем расставания местного дворянина со своими сыновьями, которых он тфовожает в самостоятельный путь жизни, давая последние наггутс^гвия. У Юрестиц-кого дворянина была продуманная система воспитания: она и реализована, а теперь, для подросших сыновей, расшифровывается и формулируется, с добавлением советов на дальнейшую жизнь.

Главой "Крестьцы" просветительская идея в содержательном плане в основном исчерпана; в "Городне" и в финальном "Слове о Ломоносове" находим важное дополнение: народ, в массе своей лишенный доступа к просвещению, представляет собой благодатную среду для восприятия идей просвещения; народ потенциально талантлив, и просвещение будет способствовать проявить и развить этот талант.

Трактат о Ломоносове имитирует устное слово, произнесенное на кладбище у могилы великого сына России. Пред вечным покоем посрамляются "кичение, тщеславие и надменность". "Не столп, воздвигнутый над тлением твоим, сохранит память твою в дальнейшее потомство. Не камень со иссечением имени твоего пронесет славу твою в будущие столетия. Слово твое, живущее присно и вовеки в творениях твоих, слово российского племени, тобою в языке нашем обновленное, пролетит в устах народных за необозримый горизонт столетий".

Финальное положение "Слова о Ломоносове" значимо. Авторство "Слова" приписано "новомодному стихотворцу" ("парнасскому судье"), автору оды "Вольность", но Радищев выдает себя, взывая все к тому же А.М.К., которому посвящает книгу ("Где ты, о! возлюбленный мой! где ты? Прииди беседовати со мною о великом муже"). Тем самым просветительская идея, от посвящения до "Слова о Ломоносове", пронизывает всю книгу и замыкает ее на кольцо, т.е. именно эта идея становится выделенной композиционно.

Радищев объективно и очень точно оценивает возможности просвещения. Они не заменимы ничем иным, но и не всесильны. Просветительские идеи действенны в определенном секторе, когда предполагается встреча сочувственников. Они бесплодны, когда встречают на своем пути социальные преграды.

Социальные преграды надо преодолевать не увещеваниями, иными способами. Радищев размышляет и об этом.