Автографы поэмы «Бахчисарайский фонтан» разбро­саны по нескольким рабочим тетрадям Пушкина и дошли до нас в малой своей части. Они наглядно свидетельствуют о том, что замысел, вылившийся в поэму, вызревал на протяжении нескольких лет и, по всей вероятности, претерпевал за это время существенные изменения.

Творческая история поэмы обследована Г. О. Виноку­ром, готовившим текст для академического издания, и изложена им в специальной статье. Его наблюдения над рукописями поэмы в основном точны, если не считать убежденности исследователя в том, что уже «в течение летних месяцев 1822 г. возник черновой остов поэмы. ( .) Вероятно, только заключительная часть оставалась «необ­работанной »

Черновые записи Пушкина 1822 г. свидетельствуют, как настойчиво он пытался отделаться от байроновского «диктата» в поэме, в полной мере обнаружившегося в «Кав­казском пленнике». Пушкин готов был даже возвратиться к «архаичным» формам поэмного повествования, отчасти уже преодоленным в «Руслане и Людмиле», снова прини­маясь за «Бову». Более всего в 1822 г. продвинулся замысел поэмы о раз-бойниках, в сюжете которой отчасти использовалась народ­ная драма «Лодка». Впоследствии Пушкин писал, что он сжег эту поэму. От нее остался один эпизод, «Вратья раз­бойники». где, основываясь на реальном происшествии, он вполне самостоятельно развил тему, лишь слегка наме­ченную в байроновском «Корсаре», в описании острова пиратов.

СТАНОВЛЕНИЕ РЕАЛИЗМА 1823-1828

_B начале 1820-х гг. поэма стала основным жанром пуш­кинского творчества. И это не случайно. Романтическая поэма исследовала взаимоотношения Человека и Мира. Романтический принцип противопоставления героя окру­жающей среде, обнаруживший несовершенство обществен­ных отношений и противоречивую сложность мира, побуждал поэта к анализу как среды, так и характеров героев. В обоих случаях (непосредственно и отраженно) выяв­лялся некий культурный уклад. На антитезе различных культур построены коллизии «Кавказского пленника» и «Бахчисарайского фонтана». Уже в это время в твор­честве Пушкина вызревают в синкретическом виде прин­ципы народности и историзма, понимаемые еще как некая данность, изначальная особенность общественного бытия человека (история как естественный порядок, определяющий обычаи и нравы прошлого). Вместе с тем и в «Кавказском пленнике», и в «Бахчисарайском фонтане» Пуш­кин прослеживает в психологической драме героев (Черке­шенки, Гирея) симптомы воздействия на традиционные нравы культур, принадлежащих к иным этапам развития человечества. Причем в противоположность руссоистской доктрине, определяющей проблематику «Кавказского пленника» (пагубное искажение естественных нравов под влиянием цивилизации), в «Вахчисарайском фонтане» европейская (христианская) духовность трактуется как залог просветления, возвышения героя.

Сама стремительность историчсских^обытий. свидете­лем которых довелось быть Пушкину, убеждала его в том, что сила современных обстоятельств, определяющих судьбу человека, едва ли не более значима, нежели «естест­венное» его состояние.

В поэме «Цыганы» Пушкин отталкивается от коллизии «Кавказского пленника» (переосмысляя ее), к которой восходит и сюжет «Евгения Онегина». Теперь в центр поэмы Пушкин ставит характер страстный, способный помериться с «судьбой коварной и слепой». «Страсти роковые», терзающие Алеко, — это примета избранничества, примета характера неординар­ного, героического, В отличие от Пленника, Алеко, бежавший от «неволи душных городов», сам приходит в идиллический мир цыган, искренне желая слиться с ним; ср.:

«Кавказский пленник»

Казалось, пленник беднадежйый

К унылюй жизни привыкал.

Тоску неволи, жар мятежный

В душе глубоко он скрыв

Один за тучей громовою,

Возврата солнечного ждал

Недостигаемый грозою,

И буре немощному вою

С какой-то радостью внимал .

«ЦЫГАНЫ»

Подобно птичке беззаботной,

И он. изгнанник перелетный,

Гнезда надежного не знал

И ни к чему не привыкал,

Кому везде была дорога,

Гнезде была ночлега сень

Над одинокой головою

И гром нередко грохотал;

Но он беспечно под грозою,

И в ведро ясное дремал.

В романтической коллизии последней южной поэмы Пушкина особенно резко обозначилось противостояние двух ипостасей человеческой личности — естественно-при­родной и общественно-исторической, — что Пушкин и пы­тался отразить в монологе Алеко у колыбели младенца:

От общества, быть может, я

Отъемлю ныне гражданина — .

« Что нужды — я спасаю сына.

Нравственный выбор поэта здесь очевиден — романти­ческий протест против буржуазной цивилизации заставляет искать идеального воплощения гармонии в мире природы и обычая. Но в финале поэмы пессимистичсски подчерки­вается недостижимость этого идеала:

Но счастья нет и между вами,

Природы бедные сыны! . .

И под издранными шатрами

Живут мучительные сны.

И ваши сени кочевые

В пустынях не спаслись от бед,

И всюду страсти роковые

И от судеб защиты нет.

Вернулся к своему замыслу Пушкин лишь в Михайлов­ском. «Знаешь ли мои занятия? — писал он брату в первых числах ноября 1824 г., — до обеда пишу записки, обедаю поздно. . .». «Образ жизни моей все тот же, — повторил он через несколько дней, — стихов нс нишу, продолжаю свои записки. . .». Судя по некоторым данным. работа над записками в ту пору двигалась довольно скоро и, очевидно, вчерне была закончена летом 1825 г. Уже в сентябре этого года Пушкин сообщал П. А. Катенину: «Стихи покаместь я бросил и пишу свои, то есть переписываю набело скучную, сбивчивую черновую тет-радь». Изучение рабочих тетрадей Пушкина михайловской поры приводит к несомненному выводу, что до нас не дошла по крайней мере одна рабочая тетрадь того времени (ниже мы будем называть ее Михайловской тетрадью), в которой были черновики большей части «Бориса Годунова» (те сцены, начиная с шестой, которые записывались летом и осенью 1825 г.), поэмы «Граф Нулин» (созданной 13— 14 декабря 1825 г.), конца глав пятой и почти всей шестой «Евгения Онегина» (над ними Пушкин работал уже в 1826 г.), а также ряда стихотворений 1825—1826 гг.: «Вакхическая песня», «Сцена изФауста», «Зимний вечер», «Ода Хвостову», «19 октября» («Роняет лес багряный свой убор»), 1 и II «Подражания Корану», «Пророк», «Песни о Стеньке Разине» и др. Мы полагаем, что. предназначив в ноябре 1824 г. Михайловскую тетрадь для работы над записками, Пушкин вскоре начал, по своему обыкновению, вести здесь параллельно и другие записи, — чем дальше, тем больше, — превратив ее, по окончании черновика за­писок, в главную рабочую тетрадь, так как тетрадь ПД, № 835 примерно с июня—июля 1825 г. использовалась исключительно для онегинских строф.