Приятно считать мастерами пейзажа Пришвина и Паустовского. Дело в том, что у этих писателей описание природы очень красочное и порой объемные. М. Пришвин сделал природу главным объектом изображения в своих лирико-философических произведениях, искал и находил в ее жизни ответы на волновавшие его проблемы бытия. Он говорил: «Реализм, которым занимаюсь я, есть видение души человека в образах природы».[6] Пришвин более достоверен.

Паустовский же, напротив, романтик. Его описания позволяют читателю вообразить, представить то, что ощущает автор.

У Короленко эти две особенности соединены вместе, его пейзаж часто и реален и в то же время воображаем.

Практически все функции описания природы можно выделить и подтвердить цитату из произведений трех из перечисленных выше авторов. Но особое внимание обратим на пейзаж Леонида Леонова.

Леонид Максимович, на первый взгляд, взял пейзаж таким, каким он веками складывался в литературе, и сохранил его традиционным. Хотя это мнение может, сложится при поверхностном взгляде. В романах писателя поэтика пейзажа претерпела некоторые изменения.

Можно заметить парадоксальное противоречие: несмотря на глубокое знание родной природы и мастерство ее изображения, Леонова редко относят к числу писателей-пейзажистов, хотя объективно у Леонова скрупулезная, зачастую ботаническая точность Пришвина и дыхание романтики, поэзии свойственной Паустовскому, находятся в нерасторжимом сплаве. В подтверждение этому откроем страницу романа «Русский лес»: «Да и теперь еще грозу, как порадуется, как заскрипят с ветром в обнимку онежские то боры, как дохнут раскаленным июльским маревом, так даже подушки три ночи подряд пахнут горячим настоем земляники и хвои…».[7] По своему философическому замыслу описания природы Леонида Леонова ближе к пейзажу его учителя, В.Г. Короленко, который не просто описывал окружающую среду. Для него очень значимо формирования мировоззрения позиции человека, где немаловажную роль играет природа. Ее влияние на личность, проблема Человек и природа увлекают писателя.

Л.М. Леонов пошел по стопам своего учителя. Эта тема не оставляла его равнодушным, но он преломляет ее через призму своего видения мира. Для Леонида Максимовича эта проблема звучит во вселенском масштабе. В его произведениях проходит мысль об ответственности всего человечества за сохранность и приумножение природных богатств. До Леонова никто из писателей не поставил этот вопрос так актуально. Художественно-философическая концепция Леонова явилась своеобразным импульсом для развития литература. Творчество писателя оказало действенное влияние на работу его последователей. Ближе всего к Леонову с точки зрения функций пейзажа и философии мышления стоят В. Астафьев («Царь-рыба») и В. Распутин («Прощание с Матерой»). Среди писателей, совершенствующих свое мастерство без влияния Леонова можно назвать Е.Носова, В.Белова, С.Крутилина, В.Шукшина, В. Лихоносова, В. Личутина. Суда же отнесем и Ю.Бондарева. В романе «Берег» автор решает философические вопросы, его герои раскрываются через отношение к женщине, красоте, любви, природе. Испытывая вину за непрочность красоты жизни, ускользающей от человека, обрекающий его на одиночество и тоску, Никитин, герой романа, хочет логически осмыслить, вывести закон, при котором возможна гармония в человеческих отношениях, слияние с миром природы, братство честных людей. У Никитина воплощение конечной истины предстает в виде солнечной картины деревенского берега, пахнущего травами и сеном. Философический образ берега приобретает национальную окраску.

«Берег» Близок «Русскому лесу» своей философией, символичностью образов, жанрово конструктивным отношением.

Леоновский пейзаж играет больную роль как в композиционно-временном. Так и в сюжетообразующем отношении. Его описания природы, разлитые в повествовании утрачивают приобретенную ими в произведениях русских классиков хрестоматийность. Пейзаж Леонова тесно связан с основными действиями произведения, немыслимыми отдельно от него, как и само действие вне него.

В романе изображена многообразная жизнь природы в ее непрерывном движении, изменении развитии. Лес и его обитатели показаны во все времена года. Леонов описывает пробуждение леса после долгой зимней спячки, показывает его в ярком зеленном одеянии, рисует в дни полного увядания. Пейзаж в романе сохраняет свою самостоятельную познавательную роль и остается отражением объективно существующих свойств предметов и явлений материального мира. Проанализируем пейзажные описания из «русского леса», которые выступают как средства отражения действительности. Хотя, как правило, эти зарисовки многофункциональны.

За потрясающий художественной точностью можно обращаться практически, а любую страницулеоновского романа. Вспомним, как лесоторговец Кнышев рубил древнюю многовековую сосну, считавшуюся матерью большого леса – Облога: « Теперь раздайсь маненько, православные, - тусклым голосом сказал Кнышев. – Дакось и мне погреться чуток!

Неожиданно для всех он сбросил с себя поддевку и остался в белой, кипения белой вышитой рубахе, опоясанным кавказским ремешком с серебреным набором. Десяток рук потянули ему сточенные, карзубные пилы; он выбрал топор у ближайшего, прикинул на вес, одобрительно, на пробу, тронул ногтем лезвие, прозвеневшее как струна, плюнул в ладонь, чтоб не скользило, и притопал снежок, где мешал, - прислушался к верховому шелесту леса и неторопливо как на эшафоте, с маковки до пяты оглядел свою жертву. Она была неслыханно хороша сейчас, старая мать Облога, в своей деревянной красе, прямая, как луч, и без единого порока; снег, как розовый сон, покаялся на ее отяжелевших ветвях. Пока еще не в полную силу, Кнышев размахнулся и с оттяжкой на себя, как бы дразня, ударил в самый низ, по смолистому затеку у комля, где подобно жилам, корни взбегали на ствол, а мальчик Иван чуть не ахнул от удивления, что коровка не забрызгала ему рук…

Сперва топор отскакивал от промерзлой заболони, но вдруг железо остервенилось, и в воздухе часто засверкала мелкая костяного цвета щепа. Сразу, без единой осечки образовался узкий точный выруб, и теперь нужна была особая сноровка, чтоб не увязить в древесине топора. Звонкие вначале удары становились глуше по мере углубления в тело и подобно дятловому цокоту отдавались в окрестности. Все замолкло кругом, даже лес. Ничто пока не могло разбудить зимнюю дрему старухи,… но вот ветерок смерти пошевелил ее хвою, и алая снежная пыль посыпалась на взмокшую спину Кнышева. Иван не смел, поднять головы, видел только краем увлажняющего глаза, как при каждом ударе подскакивает и бьется серебряный чехолок на конце Кнышевского ремешка. Никто не слышал последнего удара. Сосна стояла по-прежнему, вся в морозном сиянии. Она еще не знала, что уже умерла. Еле заметное движение родилось в ветвях, что-то деловито хрустнуло внизу и мелкой дрожью отозвалось в вершине. Сосна накренилась, все вздохнули с облегчением; второй заруб был чуть выше начального, лесина шла в безопасную сторону, опираясь в будущий откол пня. И вдруг целая буря разразилась в ее пробудившейся кроне, ломала сучья, сдувала снег, - сугробы валились наземь, опережая ее падение… Нет ничего медленней и томительней на земле, чем падение дерева, под чьей сенью посещали тебя смутные грезы детства!»