"Впереди была вольная жизнь со множеством забот, тяжелым трудом, но без принуждения, жизнь, где все, плохое и хорошее, будет зависеть только от них двоих и ни от кого более. Это было счастье, возносившее их под самое небо, удача, которую можно было разве что увидеть во сне". "Сначала зажили, и неплохо, вволю наелись своего, а не панского хлеба, обзавелись скотиной, лошадью". Когда родилась Феня, С. не убереглась со здоровьем, Петрок вынужден был тянуть за двоих и надорвался. Стало ясно, что одним свою "Голгофу" не потянуть. "Колхоз так колхоз, сказала она себе, как бы там ни было, а хуже не будет, авось не пропадем и в колхозе". За себя С. не очень боялась, она как все, а если шла добровольно первой, так, верно, потому, что в случае неудачи теряла немного — была беднячкой и полной мерой познала нужду на двух десятинах суглинка, хотя и страшновато было. Деятельная и решительная, С. становится членом комбеда, ходит на собрания правления. Она "привыкла судить о большом по малому, о мире — по своей деревне", и не ошибалась.

Она знала. что хорошие люди не поступают подло ни по своей воле, ни по принуждению. Знала она, что жить надо по-доброму, по-человечески, по-справедливости, и мудрость эту она сохранила в себе до последних дней. Поэтому она голосует против раскулачивания середняка Гужа и других селян, в том числе и немощной старухи Прохорихи, которая также, по причине старости, пользовалась "наемным трудом". "Степаниду пронзило болью от мысли: что же это делается? Дурье вы! Олухи! Кого раскулачиваете? Давайте всех! И меня тоже — батрачку пана Яхимовского". Она жаждала справедливости: "Надо в Москву ехать, к самому Калинину". Но ей не удалось добраться даже до райцентра, ибо в молодом соснячке ее обобрал сын раскулаченного Гужа, Змитер.

С. понимала, "что-то в мире запуталось, перемешалось зло с добром или одно зло с другим". Она "хорошо чувствовала одно: так не должно быть, не по-человечески это, значит, надо было что-то делать. Не лежать, не ждать, не мириться .". С. бегает по окрестным хуторам и местечкам, собирая подписи в защиту репрессированного председателя колхоза Левона Богатьки, посылает своего Петрока, за всю свою жизнь никуда не выезжавшего с Выселок, в Минск, к товарищу Червякову. Муж должен подать прошение с подписями, а заодно вернуть червонец, подаренный Червяковым однажды, когда председатель ЦИК Белоруссии и еще трое мужчин заглянули к ним в хату пуржистым днем обогреться.

Для этой поездки она одолжила два червонца у Корнилы. По вечерам С. ходит в нетопленую школу на занятия ликбеза, сидит там до полуночи, а потом, при свете коптилки, выводит слова. В сундуке она хранит предмет особой своей гордости — грамоту за успехи в обработке льна.

Когда нагрянет новая и самая страшная беда — война, полицай Гуж, тот самый, что когда-то обобрал ее в соснячке, будет ругать ее "активистской". С войной нормальная, упорядоченная жизнь хутора закончилась. Сначала по большаку денно и нощно потянулись на восток бесчисленные колонны войск, и все "тут ревело и стонало от машин, подвод, лошадей .". Но однажды все стихло. "Настала новая, страшная в своей непривычности жизнь под немцем". Началась она с того, что "в Выселках распустили колхоз, разобрали небогатое его имущество, инвентарь, лошадей". Лошадь свою они не вернули, и вся надежда С. была на корову Бобовку, которую она каждый день пасла в укромных от чужих глаз местах." Правда, за эти два месяца жизни под немцем она поняла, что ото всего не устережешься, как ни скрывайся, а если они захотят, то найдут. Тем более что у немцев выискались уже и помощники из местных, полицаи, которые всех тут знают наперечет". С. было жаль своей хаты, своей земельки, "этот проклятый Богом пригорок по прозванию Голгофа, как жаль пусть и больного, единственного ребенка. Сколько тут выходили ее молодые ноги, переделали работы ее изнуренные руки! Сколько лет они с Петроком тут пахали, сеяли, жали . К той же нехитрой крестьянской работе со временем приобщился и Федя. Феня же захотела учиться и уехала в Минск". Федя еще осенью пошел в армию. "Где теперь ее дети?".

Раньше разнообразные "домашние хлопоты никогда ей не были в тягость, даже после утомительной работы в поле. Теперь же наступление вечера ее мало радовало, не влекла и стряпня возле печки — семьи, считай, не было: один за другим отошли на тот свет старики, чуть повзрослев, разлетелись дети, незаметно минуло все трудное и хорошее, что . с ними было связано . а двум старикам много ли надо?".

С. знала, что "случилось плохое . Потом она не раз будет вспоминать это свое предчувствие и удивляться, как верно оно подсказало ей приближение того, что так внезапно перевернуло всю ее жизнь". С. — натура сильная, самостоятельная, способная перечить и противостоять обстоятельствам. "Унижать себя она никому не позволяла, она умела постоять за себя". Так было прежде, когда она разоблачила перед районным начальством вора и пьяницу кладовщика или, будучи звеньевой, защитила от ложного обвинения своих баб. Вот и сейчас она зло и независимо разговаривает с заявившимися на хутор полицаями. "Степанида их не боялась, потому что презирала. Более того, она их ненавидела". Она выговорила Петроку за его стремление угодить Гужу и выполнить его требования. Но она жалела своего "незадачливого Петрока, который часто злил ее, временами смешил, редко когда радовал . Он был человек неплохой, главное, не злой, только мало проворный и не очень удачливый в жизни".

Появление на хуторе полицаев было лишь предвестием настоящей беды. Она пришла в осенний, набрякший от дождей день с новыми постояльцами — немцами. Сколько их еще будет, этих знаков беды! "Война ухватистой лапой подбиралась все ближе, а теперь и вовсе забралась в хату, под иконы, в застолье". Остается "терпеть все молча и ждать лучших времен? Вряд ли дождешься. Чувствовала она своим сердцем: за малой бедой последует большая, вот тогда заревешь и никто тебе не поможет .". С. прячет поросенка в барсучью нору, будто вместе с теплым, живым существом спасает что-то очень дорогое, домашнее, какую-то надежду, едва ли не саму жизнь. Она видит, как немецкий солдат разрубает, разделывает то, что было ее Бобовкой. Родной, выстоявший в стольких бедах мир меркнет, всему нормальному приходит конец. Приход немцев — это вторжение чужого, бесстыдного, бесцеремонного; твое, родное вдрут заполняется чужим запахом, чужим говором, а тебя выгоняют из хаты в истопку. Это страшно, но боли и горечи в С. больше, чем страха. Когда немцы войдут в ее хату, "из-за их спин она будто впервые, чужими глазами увидела свою давно уже не новую хату с перекошенным простенком и потемневшими балками потолка, стенами, оклеенными старыми, пожелтевшими газетами. Пол она давно не мыла и теперь с досадой взирала на грязноватые, с присохшей картофельной кожурой доски у порога, закопченные чугуны возле печки". Присутствие чужого, враждебного С. ощущает постоянно: оно в том, как черпали чужие руки молоко из подойника, как жадно они тянулись к ее корзинке с яйцами, выбирая получше. Забот и тревог было множество, но С. "была не из тех баб, которые при первой же беде бросаются в слезы".