Литературные хронотопы имеют прежде всего сюжетное зна­чение, являются организационными центрами основных описы­ваемых автором событий. «В хронотопе завязываются и развя­зываются сюжетные узлы. Можно прямо сказать, что им принадлежит основное сюжетообразующее значение»[10].

Несомненно также изобразительное значение хронотопов. Сюжетные события в хронотопе конкретизируются, время при­обретает чувственно-наглядный характер. Можно упомянуть со­бытие с точным указанием места и времени его свершения. Но чтобы событие стало образом, необходим хронотоп, дающий по­чву для его показа-изображения. Он особым образом сгущает и конкретизирует приметы времени — времени человеческой жиз­ни, исторического времени — на определенных участках простран­ства. Хронотоп служит преимущественной точкой для разверты­вания «сцен» в романе, в то время как другие «связующие» события, находящиеся вдали от хронотопа, даются в форме сухо­го осведомления и сообщения. « .Хронотоп как преимуществен­ная материализация времени в пространстве является центром изобразительной конкретизации, воплощения для всего романа. Все абстрактные элементы романа — философские и социальные обобщения, идеи, анализы причин и следствий и т. п. — тяготеют кхронотопу, через него наполняются плотью и кровью»[11].

Бахтин подчеркивает, что хронотопичен всякий художе­ственно-литературный образ. Существенно хронотопичен сам язык, являющийся исходным и неисчерпаемым материалом об­разов. Хронотопична внутренняя форма слова, т. е. тот опос­редствующий признак, с помощью которого первоначальные пространственные значения переносятся на временные отно­шения. Следует принимать во внимание также хронотопы ав­тора произведения и слушателя-читателя.

Границы хронотопического анализа, отмечает Бахтин, вы­ходят за пределы искусства и литературы. Во всякой области мышления, включая и науку, мы имеем дело со смысловыми мо­ментами, которые как таковые не поддаются временным и про­странственным определениям. Например, математические по­нятия, используемые для измерения пространственных и временных явлений, сами по себе не имеют пространственно-временных определений и являются только предметом нашего абстрактного мышления. Художественное мышление, как и аб­страктное научное мышление, также имеет дело со смыслами. Художественные смыслы тоже не поддаются пространственно-временным определениям. Но любые смыслы, чтобы войти в наш опыт (притом социальный опыт) должны принять какое-либо пространственно-временное выражение, т. е. принять знаковую форму, слышимую и видимую нами. Без такого пространствен­но-временного выражения невозможно и самое абстрактное мышление. « .Всякое вступление в сферу смыслов совершается только через ворота хронотопов»[12].

Особый интерес представляет данное Бахтиным описание хронотопов трех типов романа: средневекового рыцарского ро­мана; «Божественной комедии» Данте, предвещающей уже кри­зис средневековья; романа Ф. Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», знаменующего формирование мировоззрения новой историчес­кой эпохи, притом в прямой борьбе со старым средневековым мировоззрением.

В рыцарском романе герой и тот чудесный мир, в котором он действует, сделаны из одного куска, между ними нет расхожде­ния. Мир — это не национальная родина, он повсюду равно чу­жой. Герой переходит из страны в страну, совершает морские путешествия, но повсюду мир един, его наполняет одна и та же слава, одно и то же представление о подвиге и позоре. Авантюр­ное время рыцарского романа совершенно не совпадает с реаль­ным временем, дни не равны дням, а часы часам. Субъективная игра со временем, его эмоционально-лирические растяжения и сжатия, сказочные и сновиденческие его деформации доходят до того, что исчезают целые события как небывшие. Нарушению элементарных временных соотношений в рыцарском романе со­путствует субъективная игра с пространством. Имеет место не просто фольклорно-сказочная свобода человека в пространстве, а эмоционально-субъективное, отчасти символическое искаже­ние пространства.

Анализ средневековой живописи также показывает, что сво­бодное обращение средневекового художника с элементарными пространственными отношениями и перспективами подчиня­лось определенной системе и было направлено в конечном счете на представление незримого, нематериального небесного мира в зримых земных образах. Влияние средневековой потусторон­ней вертикали было настолько сильным, что весь пространствен­но-временной мир подвергался символическому переосмысле­нию.

Формообразующее устремление Данте также направлено на построение образа мира по чистой вертикали, замену всех вре­менно-исторических разделений и связей чисто смысловыми, вневременно-иерархическими разделениями и связями.

Данте дает изумительную пластическую картину мира, на­пряженно живущего и движущегося по вертикали вверх и вниз: девять кругов ада ниже земли, над ними семь кругов чистили­ща, над ними десять небес. Внизу — грубая материальность лю­дей и вещей, вверху — только свет и голос. Временная логика этого мира — чистая одновременность всего, сосуществование в вечности. Всё, что на земле разделено временем, в вечности сходится в чистой одновременности. Разделения «раньше» и «позже», вносимые временем, несущественны. Их нужно уб­рать. Чтобы понять мир, следует сопоставить всё в одном вре­мени и узреть мир как одномоментный. Только в чистой од­новременности или, что то же самое, во вневременности раскрывается истинный смысл существующего, ибо то, что разделяло их — время, лишено подлинной реальности и ос­мысливающей силы.

Вместе с тем у Данте, смутно чувствующего конец своей эпо­хи, образы людей, населяющие его вертикальный мир, глубоко историчны и несут на себе приметы своего времени. Образы и идеи наполнены мощным стремлением вырваться из вертикаль­ного мира и выйти на продуктивную историческую горизонталь, расположиться не по направлению вверх, а вперед. «Каждый об­раз полон исторической потенцией и потому всем существом своим тяготеет к участию в историческом событии во временно-историческом хронотопе»[13]. Отсюда исключительная напряжен­ность мира Данте. Она создается борьбой живого исторического времени с вневременной потусторонней идеальностью; Верти­каль как бы сжимает в себе мощную рвущуюся вперед горизон­таль. Именно эта борьба и напряженность художественного ее разрешения делают произведение Данте исключительным по силе выражения его эпохи, точнее, рубежа двух эпох.

Необходимо отметить двойственную реальность средневеко­вого изображения, призванного, с одной стороны, отобразить «верх» средневековой вертикали в земных, вещных образах и на­бросить тем самым систему потусторонних связей на земную жизнь, а, с другой, не допустить чрезмерного «приземления» «верха», непосредственного отождествления его с земными объектами и их отношениями.

Творчество Рабле знаменовало начало разрушения средне­вековых романных хронотопов, отличавшихся не только недо­верием, но даже пренебрежением к земному пространству и вре­мени. Характерный для Рабле пафос реальных пространственных и временных далей и просторов был свойственен и другим вели­ким представителям эпохи Возрождения (Шекспир, Камоэнс, Сервантес).