В чем же принципиальная значимость мировоззрения Флоренского для нашего времени?

Сложившись как мыслитель и ученый при сопряжении культур – европейской и народной, светской и церковной, Флоренский предупреждал о гибельности бездуховного пути культуры. Культ человека, неограниченного в деятельности и правах высшими, надчеловеческими духовными ценностями, неизбежно приводит в области искусства – к культу крайнего индивидуализма, в области науки – к культу оторванного от жизни знания, в области хозяйства – к культу хищничества, в области политики – к культу личности. В это время, когда Флоренский начал писать об этом, казалось невероятным, что уже XX век приведет культуру, да и все человечество, к возможности самоунижения. И лишь спустя пятьдесят лет после кончины Флоренского, когда культура вновь обратилась к поискам вечных истин, к истокам и родникам подлинной духовности, мы убеждаемся, что он был прав в своих тревожных прозрениях. Именно поэтому трагическая, по земным меркам, судьба Флоренского привела не к гибели, а к торжеству и победе дела его жизни. На самом деле трагична не судьба Флоренского, а трагично время, в которое он жил, культура, которая оказалась неспособной вместить в себя мыслителя, священника и ученого.

Теоретических аспектах работа внутри него выделяются две проблемы, сами по себе различные: проблема «синтеза искусств» и проблема отношения к памятнику искусства, культуры, истории. Обычно они не имеют между собой ничего общего, и притом по весьма простой причине. Идея «синтеза искусств» связывается либо с новацией, только зачинаемой, как Байрейтский театр в дни Вагнера, или даже только замышляемой, как «Мистерия» Скрябина, либо с далеким прошлым, дошедшим во фрагментах, в которых как раз нет синтеза (как греческая трагедия, от которой сохранились разрозненно литературные тексты, руины театров и пластические изображения актеров, но без музыки, без хореографии, а главное – вне целого). Идея эта утопична, дело охраны памятников – куда как эмпирично. Флоренский, однако, рассматривал их в единстве, потому что был убежден, что существует феномен, одновременно очень древний (и постольку породнивший материальные формы, непосредственно подлежащие охране в качестве памятников), но и доживший до наших дней, и что он-то реален, отнюдь не утопически, являет синтез искусств. Феномен этот – «храмовое действо», то есть литургия, и, шире, весь церковно-монастырский обрядовый обиход в целом.

ГЛАВА III

Проблемы русской культурфилософии и современная

социокультурная ситуация

Среди прочих эпох XX в выделяется такой специфический структурный феномен, как массовая культура. Массовая культура резко отличается от прежних низовых форм тем, что она опирается на достижения самой передовой технологии даже в большей степени, нежели элитарные формы искусства XX в. Более того, в сфере массовой культуры (поп-музыка, развлекательная кинопродукция, мода, бульварная и желтая пресса…) используются мощные потенциалы социологии, психологии, менеджмента, политологии и др. общественных и антропологических дисциплин. «Типологически культура XX в выстраивается вокруг главной проблемы эпохи: увязать между собой высокое, почти культовое отношение к культуре и культурности с радикальным и систематическим негативизмом по отношению к культуре и культурности»[3].

Атрибутами нового гуманизма чаще всего объявлялись свобода духа, избавление от узкого европоцентризма и пресловутая «общечеловечность», соприкосновение с новыми технологиями.

«Начиная с 30-х г. на Западе возникают мощные информационно-социально-культурные инфраструктуры, которые встраивают классику авангарда в циклы функционирования музейной работы, университетского образования и науки»[4].

Авангардизм Запада и России стал рассматриваться как один из символов свободной и гуманной, демократической культуры, противостоящей застылому, архаичному, бесчеловечному, культурно ограниченному, официальному искусству коммунистического мира.

Таким образом, культура XX в. предстает как результат странных и своеобразных комбинаций двух центральных парадигм эпохи. Постоянное требование авангарда к себе и другим – это быть современным и заслужить право на имя modern, т.е. соответствовать новым, прогрессивным моделям и картинам мира, и методам освоения реальности. Ранний авангард (приблизительно до 1914г.) и зрелый авангард (до середины века) содержит в своей программе два противоположных закона одновременно и изобретает все более изощренные способы совмещать представляющиеся логически несовместимыми вещи.

В области философской мысли начало XXв также ознаменовано парадоксальными переплетениями двух парадигм, причем этот узел становится со временем все более сложным.

Ницшевские идеи, бергсонский интуитивизм, социальные философии Зиммеля и М.Вебера, ранняя феноменология, американский прагматизм, марксизм и психоанализ представляются позднейшим приверженцам, противникам и исследователям некоторым гетерогенным множеством, в котором заведомо нет и не может быть общего. «Мысль, подобно искусству, отворачивается от идеи царственного антропного Эго как повелителя реальности. Если в искусстве этот бунт выразился в протесте против заветов классически рациональной гармонии, то поворот в философии осуществляется как неприятие классических метафизик и рационально-идеалистических тотальных систем прошлого – от Платона до Гегеля»[5]. Бог, материальное и духовное, истина и добро и прочие сверхценности и высшие сущности перестают быть главными задачами философии. Мысль как бы получает более конкретные и жизненные задания – заниматься логикой, языком, процессами мышления, психическими явлениями, социальными процессами и феноменами. Мысль обращается к проблемам устройства и функционирования мышления, души, культуры, общества, причем делает это предпочтительно в режиме критики и разоблачения разных вещей. Культура конструирует модель непокорно-критического, разрушительного эго, способного взорвать законы мимесиса и гармонии (в искусстве) или победоносной истины (в философии). Формируется своего рода супермиф о саморазрушающей силе Духа, которая обнаруживает собственную несостоятельность и подчиненность внечеловеческим силам (подсознание Фрейда, отчуждение силы рынка у Маркса). С разных сторон мысль снова и снова подходит к утверждению, что мыслящий и духовный человек не способен контролировать сущности и сверхценности или рассчитывать на их помощь.

Речь идет даже о том, что человек не в состоянии быть подлинным хозяином собственного языка, формирующего его картину мира и собственного сознания, которое постоянно имеет дело с энергиями, получаемыми подсознанием. (Как говорил Фрейд: «Человек не может считать себя хозяином даже в собственном доме»).

В центре второго этапа развития культуры (1918-1945) находится «высокий авангард»[6]. «На стадии полной реализации своих потенций авангардизм поглощен проблемами совмещения двух парадигм – неконтролируемых нечеловеческих реалий и ценностей высокоразвитой цивилизации»[7]. Литература, философская мысль и искусство апеллирует к таким социально не контролируемым явлениям, как подсознание, безумие, сновидение, витальные ресурсы живого тела, массовый гипноз и т.п.