Важным моментом, свидетельствующим о кризисных тенденциях, является понятие судьбы. Тема предопределения и судьбы появляется с самого начала — власть предсказана Тамерлану сочетанием звезд.[43]( По замечанию Парфенова, одной из кризисных черт позднего гуманизма был всплеск интереса к оккультным наукам— в том числе к астрологии.[44] В трагедии используется несколько терминов, относящихся к сфере судьбы, наиболее важные— “fate”— судьба, рок (близкое к нему понятие, выступающее как синоним,— “Fates” или “Fatal sisters”— богини судьбы, Мойры) и “fortune”— судьба, удача, счастье ( близкое к нему понятие— “Fortune”). В одном из первых своих монологов Тамерлан говорит о подвластности ему судьбы и удачи — “I hold he Fates bound fast in iron chains, and with my hang turn Fortune’s wheel about.”[45] О подвластности Тамерлану ”fortune” говорят и другие персонажи [46] (свою связь с фортуной декларируют и другие персонажи, однако ход событий опровергает их слова.[47]) Понятие “fate’’ в первой части трагедии употребляется достаточно редко, только Тамерланом и только по отношению к себе, при в сугубо положительном смысле— судьба способствует стремлениям Тамерлана.[48] Во второй части трагедии мотивы судьбы усиливаются— меняется содержание понятий— “fate”, которое теперь используется чаще и не одним Тамерланом, становится более мрачным — рядом с этим понятием стоят такие прилагательные как “murdrous”, “angry”— “fate” второй части не помогает герою, а ограничивает, кладет предел его стремлениям и деяниям— падение Тамерлана предрекается уже в прологе— ”Where death cuts off the progress of his pomp and murd’rous fates throws all his triumphs down.”[49] Понятие “fortune” приобретает характер случайности, хаотичности— “fear not Orcanes, but great Tamburlaine, nor he, but Fortune that hath made him great”, “< .> the fortune of the wars ,< .> whouse power is often prov’d a miracle”; и даже Тамерлан уже не хочет лишний раз испытывать судьбу.[50]

Хотя в конце трагедии Тамерлан говорит о своей смерти как о неизбежном, он все же умирает ренессансным героем— он не смиряется со смертью, нарушающей его завоевательные планы— он не отказывается от своего стремления и возлагает задачу окончательного завоевания мира на своих сыновей— свое земное продолжение.[51] Тамерлан в целом остается в рамках ренессансного героя, хотя, как показывает Марло, в его aspiring— в его стремлении к власти над миром заложены предпосылки конфликта со Вселенной. ( Как показывает Парфенов, смерть Тамерлана, возможно, является результатом развития его aspiring, которое привело Тамерлана к чрезвычайному ожесточению — согласно физиологическим взглядам XVI века— гуморальной теории— гнев был чрезвычайно опасной эмоцией, и мог привести к смерти.[52] )

Создание антиренессансного героя ( “Трагическая история доктора Фауста” )

Материалом для трагедии Марло послужил вольный перевод с немецкого народной книги о Фаусте, изданной Иоганом Шписом в 1587 году.[53] Как показывает Парфенов, в лице Фауста в народной книге с позиций лютеранства обличается гуманистическая идеология— рационалистический пафос, приверженность земным благам, показывается, что гуманистическая идеология неизбежно приводит к конфликту с богом. Протестантская мысль рассматривала как нечто близкое к ереси, в народном сознании гуманисты часто ассоциировались с чародеями, с людьми, связанными с черной магией. В то же время, в XVI веке среди гуманистов происходит всплеск интереса к оккультным наукам — астрологии, алхимии, белой магии, однако гуманисты подвергали резкой критике людей, практикующих черную магию. ( Практиковали черную магию многочисленные авантюристы и шарлатаны, которые очень часто одновременно претендовали на гуманистическую ученость, одним из таких авантюристов был Иоганн Фауст, бродивший по городам Германии в первой половине XVI века.)[54]

В трагедии Марло Фауст осуждается в многом с гуманистических позиций— образ Фауста во многом строится как противоположность гуманистическим идеалам— уже в прологе указывается на это противопоставление— Фауст предпочитает занятие черной магией ( “cursed necromancy ”— “проклятую некромантию”) гуманистическому знанию ( “learning golden gifts”— “золотым дарам учености”).[55] В первой сцене трагедии Фауст противопоставляет себя основным гуманистическим идеалам— 1) Фауст отвергает положение о безграничных возможностях человека ( перечисление своих достижений в медицине Фауст заканчивает фразой: “Yet art thou still but Faustus, and a men”— “но я всего лишь Фауст, и всего лишь человек” ); 2) намечается противопоставление Фауста и бога— Фауст отбрасывает христианское учение и обращается к черной магии, в которой он видит способ уподобления богу на земле ( Тамерлан тоже стремился уподобиться богу, но в его стремлении не было оттенка противопоставления); 3) Фауст отходит от научных методов познания — это наглядно проявляется в ошибочной критике Библии— как показывает Парфенов, выдергивает из текста Евангелия ряд положений и сопоставляя их приходит к выводу, что человек по необходимости грешит, за что в дальнейшем бог наказывает его смертью, однако при этом Фауст не учитывает основных христианских догматов об искупительной жертве Христа и божьей благодати.[56] (Характерно, что Фауст— доктор схоластики.)[57] Мотивы противопоставления Фауста и гуманистических идеалов развиваются по ходу действия— 1) в какой–то степени потверждаются слова Фауста о бессилии человека— как указывает Парфенов, Фауст не в состоянии подчинить своей власти духов, Мефистофель появляется перед Фаустом по собственной воле, вместо неограниченной власти над духами Фауст сам оказывается во власти дьявола.[58] 2) Противопоставление Фауста и бога неоднократно подтверждается как самим Фаустом, так и другими персонажами, в частности, Фауст соглашается со словами Мефистофеля о превосходстве человека, рожденного на земле, над небом, с утверждением об утилитарной функции неба по отношению к человеку.[59]

Фауст в трагедии Марло осуждается и с позиций христианства. В осуждении конфликта Фауста и бога гораздо сильнее звучат средневеково–христианские мотивы ( это, вероятно, объясняется использованием в трагедии приемов моралите, жанра средневекового народного театра [60]), в то же время средневековые мотивы в данной ситуации не доминируют над гуманистическими. Позиции гуманистической идеологии и средневеково–христианской совпадают в мотиве ложности знания, исходящего от дьявола ( вместо абсолютного знания Фауст получает от Мефистофеля одну книгу, якобы содержащую полные знания по магии, астрономии, ботанике;[61] через некоторое время Фауст вновь обращается к Мефистофелю с вопросами об устройстве Вселенной, но получает лишь общеизвестные сведения;[62] в дальнейшем указывается, что Фауст достиг определенных успехов в познании,[63] однако результаты этих успехов проявляются в ряде фарсовых сцен (наделении противника рогами и обмане лошадиного барышника)[64]).

В трагедии появляются христианские и средневековые мотивы в чистом виде. Во–первых, мотив гордости как смертного греха— мотив появляется уже в прологе, где гордость рассматривается как причина падения Фауста и звучит в эпилоге,[65] этот мотив усиливается репликой Фауста о невозможности для него искупления— “But Faustus’ offence can ne’er be pardoned: the serpent that temped Eve may be saved, but not Faustus.”[66] Во–вторых, мотив судьбы, связанный с мотивом неизбежности осуждения— о неизбежности осуждения Фаусту говорит Мефистофель,[67] с этими мотивами связан и мотив времени, выступающего как роковая сила.[68]