Итак, становится государство V-го века с исторической необходимостью исходным пунктом того большого Воспитательного движения, которое является определяющим духовным двигателем того и следующего века, лежащего в основе западной культурной идеи. Оно является, как греки его принимали, воспитательно-политическим. Из глубокой нужды существования государства возникла идея образования (воспитания), которая признает новые духовные силы того времени как явление, формирующее человека. Для нас при рассмотрении этого совсем неважно, признаем ли мы конституцию аттического государства, из которой выросли эти проблемы в V веке, или нет. Без сомнения является политическая активизация масс, которая своего рода и есть признак демократии, необходимой исторической предпосылкой для создания вечных вопросов, которые задавало греческое мышление в той фазе своего развития само себе и следующим поколениям. Также для нас они возникли из этой линии развития и стали опять актуальными.

Проблемы такого типа, как воспитание политического человека, вождей, свободы, авторитета, возникают полностью только на этом этапе духовного развития и только здесь получают необходимость и значение судьбы. Они отличаются от примитивных исторических видов бытия, типа жизни племени, которые еще не знают об индивидуализации человеческого духа. Из-за этого никакая из тех проблем, которые возникли на почве этой формы государства V-го века, не ограничивается в своем значении областью действия полисной греческой демократии. Они являются проблемами государства вообще. Как доказательство служит тот факт, что мышление великих греческих воспитателей и философов, исходя от отношений демократии, находит решения, которые не ограничивают данной формы государства, но имеющие для каждого положения неограниченную плодотворность.

Путь движения воспитания, который мы сейчас рассматриваем, должен увести нас от старой знатной культуры к Платону, Сократу и Ксенофонту, связаться со старой аристократической тенденцией и с идеей арете, оживлять их снова на одушевленной основе.

Но этот путь еще не наблюдается в начале и середине V века. Здесь еще наоборот надо было преодолеть узость старых взглядов: мифичность предпосылок преимущества крови, которое только еще там оказывалось верным, где оно показалось как духовное преимущество и нравственная сила. Ксенофан показал связь между “духовной силой” и политическими, и как это было обосновано правильным порядком и добром государственного целого. Также у Гераклита, хоть и в другом смысле, закон базируется на знании, из которого он рождается, и полисный носитель этого божественного знания имеет право на особое положение в нем или даже попадает в противоречие с полисом. Особенно эти большие примеры возникновения новой проблемы государства и духа, которые являются предпосылкой для существования софистов, покажут с полной точностью, как создается преодоление старой знатью крови; сразу вместо старого новое напряжение. Это отношение сильной, духовной личности к общности, которым занимаются вплоть до конца полисного государства все мыслители. В случае Перикла эта проблема — хорошее решение и для индивида и для общности.

Может быть, что быстрое возникновение индивидуальности и ее самосознания дало бы толчок таким движениям образования, которые впервые вносят обоснование арете в жизнь, в широкие круги, если общественный мир не почувствовал бы потребность расширения гражданского кругозора и духовного обучения гражданина. Эта потребность более и более развивается с вступлением афинян в международные дела хозяйства, транспорта и государства после персидских войн. Спасение афинян есть заслуга одного мужчины, его духовного превосходства. Хотя они его сразу после победы не терпели, потому что его власть не была совместима с “исиномией” и выглядела уже, как мало скрытая тирания, логика развития показала, что демократический строй государства все более зависим от вопроса о правильных личностях вождей. Целью движения воспитания софистов с самого начала не было народное образование, но образование вождей. В принципе это и есть старая проблема знати в новой форме. Правда, нигде, кроме Афин, не было возможностей для каждого, в том числе и для простого гражданина получить элементарное образование, даже без того, что государство взяло школу в свои руки. Но софисты обращались только к выбору. Они приняли только тех, которые хотели стать политиками, господствовать над городом. Такой человек должен, чтобы удовлетворить потребностям того времени, не только как Аристид, выполнить старый идеал политической справедливости. Он должен не только следовать законам, но и ими руководить государством; для этого ему нужен кроме необходимого опыта, для которого только слияние с практикой политической жизни помогает, еще правильное познание сущности человеческих дел. Самым главным характерным чертам государственного деятеля, правда, не возможно научить. Энергия, предвидение и присутствие духа, которые Фукидиду так нравятся у Фемистокла, присутствуют уже с рождения. Но дару убеждающей речи можно научиться. Он (дар) является уже у знатных Геринов, которые образовывали Государственный Совет в гомеровском эпосе, настоящим правом господинов, и действует все последующее время. Гесиод видит в нем силу, которую музы дают царю, посредством которой он без принуждения руководит каждым собранием. Эта сила стоит на одном уровне с вдохновением поэта музами. Здесь, в первую очередь, наверное, думают о рыцарской способности убеждающего и решающего слова. В демократическом государстве народных собраний и свободы слова эта способность стала еще более необходимым оружием в руках государственных деятелей, в классическое время политика просто называют оратором. Слово еще не имеет чисто формального значения позднейшего времени, а содержит в себе еще деловое значение.Так что единственным содержанием общественной речи является государство и его дела, разумеется само собой. Здесь должно начинаться то образование политических вождей, о котором говорилось выше. Оно станет внутренней необходимостью, образованием ораторов, причем греческому слову логос приписывается различная степень проникновения, формального и делового, объективного. И тоже здесь станет ясным, почему образовался целый слой Воспитателей, который предлагает общественности преподать “добродетель” — как раньше переводилось — за деньги. Эта неправильная модернизация греческого понимания арете в основном виновата, что притязания софистов, учителей знания, как их современники и они сами вскоре назвали себя, часто сегодняшнему человеку казалось бессмысленной наивной надменностью. Это глупое непонимание исчезнет, как только мы придадим слову “арете” само собой разумеющееся понимание как арете политической, и думая, в первую очередь, об интеллектуальных и ораторских способностях, которые в новых условиях V века должны казаться решающими в арете. Для нас естественно, что софистов мы видим с критической точки зрения Платона, для которого сократовское сомнение возможностей преподавания добродетели является исходным пунктом всего философского познания. Но с точки зрения духовной истории софисты такое же необходимое явление, как Сократ или Платон, да и без софистов о них невозможно мыслить.