Православие считалось основой духовной жизни народа, поэтому православная церковь, подчиненная светской власти, являлась опо­рой самодержавия.

"Православие - одна из опор этой власти, отнюдь не та "внутрен­няя правда" самостоятельной и авторитетной русской церкви, о ко­торой мечтали славянофилы, а вполне реальная система церковного властвования над духовной жизнью "паствы", притом церковность -орудие политической силы самодержавия, вполне покорное граждан­ской власти под управлением синодального обер-прокурора".

В понятие "народность" вкладывалось отсутствие якобы социаль­ной розни в России, "единство" народа и "единение" его с царем. " .Под "народностью" разумелся казенный патриотизм - безусловное преклонение перед правительственной Россией, перед ее военной мощью и полицейской выправкой, перед Россией в ее официальном облике, "в противоположность России по бумагам с Россией в нату­ре", по выражению историка М. П. Погодина, перед Россией де­коративной, в казенном стиле, притворно уверенной в своих силах, в непогрешимости и устойчивости своих порядков и умышленно закрывающей глаза на великие народно-государственные нужды".

"Во внутренней жизни страны эта система "официальной народ­ности" воплощает полный застой органической, творческой деятель­ности и прикрывает агонию разлагавшегося старого порядка. В отношениях международных она ведет к выступлениям, полным чрезмерной самонадеянности, к политическому авантюризму, ко­торый через перенапряжение сил страны, расшатанных внутренним кризисом, увлекает государство к роковой катастрофе".

Новый университетский устав 1835 г. передавал руководство де­лом просвещения в руки попечителей учебных округов (назначав­шихся часто из генералов) и ограничивал (но не уничтожал) университетскую автономию.

Сам министр просвещения граф Уваров был просвещенным чело­веком, и наука могла жить под его "отеческим" попечением. По мне­нию ряда современных исследователей, Уваров стремился не просто пресечь нежелательные тенденции в духовном развитии страны, но и направить его в нужное русло, до известной степени поощряя про­свещение. В Московском университете в уваровскую эпоху действо­вала блестящая плеяда профессоров - Т. Н. Грановский, Н. Д. Каве­лин, П. Г. Редкий и другие ("золотой век" Московского университе­та).

Рупорами правительственной идеологии были популярные журна­листы Ф. В. Булгарин и Н. И. Греч, издававшие газету "Северная пчела". Ф. В. Булгарин и Н. И. Греч являлись нештатными осведоми­телями III Отделения.

Когда в 1830 г. кружок Пушкина, Дельвига и Вяземского стал из­давать "Литературную газету", то Булгарин, боявшийся кон­куренции, стал яростно травить газету. Сначала Булгарин не задевал самого Пушкина, но позже в "Северной пчеле" напечатал против него грязный пасквиль. На это Пушкин ответил следующей эпиграммой.

Не то беда, Авдей Флюгарин,

Что родом ты не русский барин,

Что на Парнасе ты цыган,

Что в свете ты Видок Фиглярин:

Беда, что скучен твой роман.

Правящая верхушка пыталась исторически и теоретически обос­новать "теорию официальной народности", придать ей национальную окраску, вывести "устои" русской жизни из особенностей ис­торического развития России.

Наиболее обстоятельно эта теория была развита и обоснована в трудах профессора-историка Московского университета М. П. Пого­дина. Он исходил из противопоставления истории России и стран За­падной Европы. В России, писал Погодив, сложился особый тип власти, основанный на "единении" царя и народа. И даже крепостное право у Погодина, который сам был в прошлом крепостным, вызыва­ет умиление, поскольку оно "сохраняет в себе много патриархально­го": хороший помещик является "благодетелем" своих крестьян. Сохранение самобытности России - залог того, что и в будущем Рос­сия станет развиваться не путем революций, как на Западе, а "мудрым попечением" самодержавной власти.

Прямее, проще и воинственнее эту же концепцию проводил про­фессор литературы С. П. Шевырев, который в своих писаниях резко противопоставлял "разлагающийся и гниющий" Запад, одержимый "злым заразительным недугом, окруженный атмосферою опасного дыхания" нашей "святой Руси", которая крепка "тремя коренными чувствами" - самодержавием, православием и народностью.

Неотъемлемую черту идеологической доктрины "официальной народности" составлял квасной патриотизм, призванный способство­вать максимальному искажению реальной действительности. Апофе­озом его служат известные слова шефа жандармов А. X. Бен­кендорфа относительно прошлого, настоящего и будущего России: "Прошедшее России удивительно, ее настоящее более, чем велико­лепно, что же касается будущего - оно выше всего, что только может представить себе самое пылкое воображение".

Другой точки зрения придерживался тонкий наблюдатель, французский путешественник маркиз де Кюстин, путешествующий по николаевской России: "Внешний порядок, царящий в России -лишь иллюзия; под ним таятся недуги, подтачивающие госу­дарственный организм. Правительство, которое ничего не стыдится, потому что оно силится все скрывать, и добивается этого, более страшно, чем прочно; в нации - недомогание, в армии - отупение, во власти - ужас, испытываемый даже теми, кто наиболее внушает страх, раболепство в церкви, лицемерие у знатных, невежество и ни­щета в народе и Сибирь для всех, - вот какою сделали страну необхо­димость, история, природа, Провидение, намерения которого всегда непроницаемы .".

Особенно усиливается реакция в последнее семилетие царствова­ния Николая I (оно получило название "мрачного"). Европейские революции 1848-1849 гг. напугали Николая I, который переходит к системе" безудержной реакции и обскурантизма. Министром народ­ного просвещения назначается мрачный реакционер кн. Ширинский, Шихматов. Вводится строгий надзор над университетским образова­нием; кафедры философии и других "вредных" наук закрываются; вводится ограниченный комплект студентов - до 300 человек на каж­дом факультете (кроме медицинского).

Невыносимым делается гнет цензуры, старающейся не пропустить на страницы книг и журналов западной "заразы". Известный русский историк С. М. Соловьев, современник этих событий, писал: "Фрунтовики воссели на всех правительственных местах, и с ними воцарилось невежество, произвол, грабительство, всевозможные бес­порядки. Смотр стал целью общественной и государственной жизни Все делалось напоказ, для того, чтобы державный приехал, взглянул и сказал: "Хорошо! Все в порядке!" Отсюда все потянулось напоказ во внешность, и внутреннее развитие остановилось".

Революционные кружки конца 20-х - начала 30-х гг.

После 14 декабря 1825 г. позиции самостоятельно мыслящего об­щества были сильно ослаблены. "Тридцать лет тому назад, - писал А.И. Герцен в конце 50-х годов XIX века, - Россия будущего сущест­вовала исключительно между несколькими мальчиками, только что вышедшими из детства, а в них было наследие общечеловеческой на­уки и чисто народной Руси. Новая жизнь эта прозябала, как трава, пытающаяся расти на губах не простывшего кратера". Такими "маль­чиками ., вышедшими из детства", были А. И. Герцен и Н. П. Ога­рев, которые под непосредственным влиянием восстания декабристов дали клятву на Воробьевых горах в Москве (в 1826 г.) бороться с са­модержавием за волю, за освобождение народа (позднее А. И. Герцен писал, что "декабристам на Сенатской площади не хватало народа"). Покинув Россию и поселившись в Англии, Герцен и Огарев стали первыми политическими эмигрантами. В начале 50-х гг. XIX века они основали в Лондоне Вольную русскую типографию. Издаваемая ими газета "Колокол", журнал "Полярная звезда" с большим ин­тересом читались передовыми людьми России.