Но одновременно Париж - крупнейший центр западноевропейской цивилизации и культуры. В этом «городе революции» с его возбужденным пульсом и кипением политических страстей, с относительной, в сравнении с большинством государств Европы, свободой создавалось искусство большой силы и значения. Мир литературы был представлен именами выдающихся писателей: Бальзака, Стендаля, Гюго, Мериме, Жорж Санд, Мюссе и многих других. В живописи выдвинулся ряд талантливых художников. Крупнейший из них - Эжен Делакруа - сделался другом Шопена.

Париж становится местом паломничества свободомыслящей интеллигенции всех стран. Туда устремляются артисты и писатели, художники и музыканты. Многие оседают надолго, некоторые обретают в Париже вторую родину и содействуют блеску парижской культуры. Не в меньшей мере, чем отечественным, Париж обязан своей славой иноземным художникам - Гейне и Мицкевичу, Листу и Шопену.

Большого размаха достигает музыкальное искусство Парижа в 30 - 40-х годах. Наряду с французскими светилами оперно-театрального искусства - Обером, Галеви, симфонистом-новатором Берлиозом блистают Россини, Мейербер, Беллини, Доницетти. Бесконечна вереница прославленных оперных певцов, приезжающих на гастроли и ангажированных постоянно: Паста и Рубини, Малибран, Нурри, Виардо, Лаблаш и другие. Плеяду выдающихся виртуозов-пианистов возглавляют Калькбреннер, Герц, Тальберг, Лист; ореол сенсации окружает концерты Паганини.

Но было и нечто снижавшее художественно-эстетическую ценность музыкального искусства, расцветшего в эту пору на парижской почве. Ошеломляющие эффекты и великолепие оперных постановок подчас лишь прикрывали пустоту самой музыки; коммерческие интересы создавали нездоровую шумиху вокруг эстрады, часто превращая ее в место состязаний виртуозов всех мастей и рангов.

Шопену было немногим более двадцати лет, когда он приехал в Париж. Вырванный из патриархальной семейной обстановки, лишенный привычной дружественной среды, он сразу попал в водоворот парижской жизни. Но крепость моральных устоев, проницательность и острота ума помогли молодому музыканту разглядеть за обманчивой привлекательностью картину резких социальных противоречий. Проходит всего два с небольшим месяца со дня приезда, и Шопен делится своими первыми впечатлениями: «Я добрался сюда довольно благополучно (но дорого) - и доволен тем, что здесь нашел; здесь первые в мире музыканты и первая в мире опера. Я знаком с Россини - Керубини, Паэром и т.д. и т.д. . Однако я ничего Тебе не написал о впечатлении, которое произвел на меня после Штутгарта и Страсбурга этот большой город. Здесь величайшая роскошь, величайшее свинство, величайшая добродетель, величайшая порочность . крика, гама, грохота и грязи больше, чем можешь себе вообразить. В этом муравейнике теряешься, и это удобно в том смысле, что никто не интересуется тем, как кто живет». В другом письме, написанном вскоре после этого, трезвость суждений и оценок еще определеннее. «Сколько перемен, сколько бедствий . меня ветер загнал сюда . Париж - это все что хочешь: можешь веселиться, скучать, смеяться, плакать, делать все, что Тебе угодно, и никто на Тебя не взглянет, потому что здесь тысячи делающих то же, что и Ты, - и каждый по-своему. Я не знаю, есть ли где-нибудь больше пианистов, чем в Париже, не знаю, есть ли где-нибудь больше ослов и больше виртуозов, чем тут». С восторгом и вместе с нескрываемой иронией описывая в этом же письме исполнение «Севильского цирюльника», невообразимую роскошь постановок опер Мейербаха, Шопен замечает: «Однако Ты должен знать, что я не одурел и не намерен быть одураченным».

Шопен не проходит стороной мимо социально-политических вопросов, подвергая резкой критике существующие порядки. В письме Войцеховскому он говорит о множестве людей в лохмотьях, об угрожающих разговорах о «дураке Филиппе» - короле Франции, - «который еле держится еще своим министерством. Низший класс уже совершенно разъярен - и все время думает, как изменить свое бедственное положение .». Описывая увиденную политическую демонстрацию, он добавляет: «Ты не представляешь себе, какое впечатление произвели на меня эти грозные голоса недовольного народа . Только Гренобль пошел по следам Лиона, и, черт знает, что еще будет на свете».

С помощью влиятельного музыканта, дирижера и композитора Ф. Паэра, к которому Шопен имел рекомендательное письмо от Мальфатти, завязались знакомства и связи со многими знаменитостями музыкального мира, в том числе с Россини, Керубини, молодым Листом, звездой тогдашних пианистов Ф. В. Калькбреннер (1785 - 1849). Шопен был покорен манерой его игры и безукоризненной техникой. Он даже готов был принять предложение Калькбреннера совершенствоваться под его руководством в течение трех лет, однако предостерегающие письма от родных и Эльснера удержали Шопена.

Калькьбреннер помог Шопену в организации первого публичного концерта и специально для этого случая написал полонез для шести фортепиано. Концерт состоялся 26 февраля 1832 года. Кроме вышеупомянутого полонеза, который «дуэтом» исполняли Шопен и Калькбреннер в сопровождении остальных четырех фортепиано, Шопен играл свой концерт f-moll и Вариации на тему Моцарта. Лист пришел в восторг от игры и произведений польского музыканта. Впоследствии он вспоминал о шопеновском дебюте: « .аплодисменты, возраставшие с удвоенной силой, казалось, никак не могли достаточно выразить наш энтузиазм перед лицом этого таланта, который, наряду со счастливыми новшествами своего искусства, открыл собою новую фазу в развитии поэтического чувства».

Энтузиазм публики, единодушие высоких оценок прессы привлекли всеобщее внимание к новому молодому таланту. Дорого оплачиваемые уроки освободили Шопена от материальной стеснительности, испытываемой на первых порах. Всегда скромный в отношении к самому себе, он писал: «Я вошел в высшее общество, вращаюсь среди послов, князей, министров и сам не знаю, каким чудом это случилось, потому что сам я туда не лез . мне посвящают свои сочинения люди с большим именем прежде, чем я им . ученики Консерватории, ученики Мошелеса, Герца, Калькбреннера, словом, законченные артисты, берут у меня уроки, ставят мое имя рядом с именем Фильда, - словом, если бы я был еще глупее, то думал бы, что достиг вершины своей карьеры».

С самого начала артистической жизни Шопен пленял оригинальностью всего своего музыкального облика. Виртуозно-техническая сторона его игры была безупречна, при том в шопеновском исполнительстве, как и в творчестве, не было ничего рассчитанного на внешний эффект. Это не был и «выверенный», академически-холодный стиль, представленный Калькбреннером и его школой. Сильнейшее качество Шопена-пианиста таилось в редкой красоте звука, в тончайшей звуковой палитре; с ее помощью он раскрывал безграничную гамму поэтических нюансов. Шопен-исполнитель был неотделим от Шопена-композитора. И избалованный Париж, который трудно было удивить виртуозностью, склонился перед очарованием славянских мелодий и несравненной поэзией, которую источали звуки его музыки. По словам Листа, музыка и игра Шопена вызывали «чувство восхищения, трепета, робости, которое охватывает сердце вблизи сверхъестественных существ, вблизи тех, кого не можешь разгадать, понять, обнять».