В одной «связке» с Берлиозом оказываются критики Латунский и Лаврович. В отличие от Бездомного, они знают, что и как должно быть написано. Это литературные чиновники высокого ранга, «генералы», - как называют их в «Грибоедове» подчинённые и тайные завистники. Лаврович «один в шести» (имеются в виду комнаты на даче в Перелыгино), «и столовая дубом обшитая»! Чтобы получить такую дачу - их всего-то двадцать две, да ещё строятся семь! - надо выслужить, т.е. писать не то, что хочешь, а то, что положено, что велят. Пять окон на восьмом этаже дома Драмлита принадлежат Латунскому . Этим критикам уже «уплочено» (как на печати, которой заверяет свою подпись на справке Бегемот), вот почему «что-то на редкость фальшивое и неуверенное чувствовалось буквально в каждой строчке этих статей (имеется в виду разгромные и доносительные рецензии на роман Мастера), несмотря на их грозный и уверенный тон. «Авторы этих статей, - Мастер, - говорят не то, что они хотят сказать, и ( .) их ярость вызывается именно этим».

И многоучёный Берлиоз, и Мстислав Лаврович, и Ариман, и Латунский, и им подобные чувствуют себя совершенно своими среди бездомных и шариковых, рюхиных и рокков, бронских и прочих. Это литературные швондоры не только не препятствуют агрессивному невежеству неофитов человечества, но, напротив, всемерно ему потакают, искусно его используют и направляют. Эти люди, облечённые властью в литературном и журналистском мире, обделённые нравственностью, циничные и прагматичные, равнодушны ко всему, кроме своей карьеры и приносимых ею дивидендов. Они жертвы и палачи одновременно. По их вина страшнее, шариковых: они наделены и интеллектом, и знаниями, и эрудицией, и хорошо отработанной риторикой, - всё это сознательно поставлено на службу порочной, преступной идее, подлинный смысл которой они хорошо понимают.

Идеологи от литературы и литераторы от политики, раздувшиеся от сознания своей исторической значимости и революционной нетерпимости, Берлиоз и его подручные по МАССОЛИТу праздновали победу. И в этом была их ограниченность, недальновидность, слепота. Вместе с Мастером Булгаков был убеждён в том, что господство серого ничтожества преходяще, что трубодурам «музыки революции» - несостоявшимся композиторам и поэтам - не удастся перехитрить разум истории. Вот одна из роковых слабостей Берлиоза, о которой говорится уже на первых страницах романа. «Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык». При встрече с неподвластной ему «чёрной магией» он бледнеет и «в смятении» думает: «Этого не может быть! » Однако в том-то и мистика жизни, что в ней происходит много «необыкновенного», того, к чему командиры жизни и литературы «не привыкли», чего, как они считают, «не может быть». Это только кажется, что берлиозы управляют «жизнью человеческой и всем распорядком на земле». Посол вечности Воланд объясняет самонадеянному Берлиозу и его юному сподвижнику Бездомному: «Для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Как же может управлять человек, если он не только лишён возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И в самом деле, - тут неизвестный повернулся к Берлиозу, вообразите, что вы, например, начнёте управлять, распоряжаться другими и собой, вообще, так сказать, входите во вкус, и вдруг у вас .кхе .кхе . саркома лёгкого . тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме лёгкого доставила ему удовольствие, - да, саркома, - ( .) и вот ваше управление закончилось! ( .) И всё это кончается трагически: тот, кто ещё недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи». Предполагает Воланд и другой вариант развития событий, «ещё хуже»: вместо того, чтобы поехать на отдых в Кисловодск, человек «неизвестно почему вдруг возьмёт - поскользнется и попадёт под трамвай! Неужели вы скажите, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой?»

И Берлиоз, человек образованный, атеист, материалист, к тому же «не привыкший к необыкновенным явлениям»", почему-то «с великим вниманием слушал неприятный рассказ про саркому и трамвай, и какие-то тревожные мысли начали мучить его». Он вдруг мистически почувствовал, понял, что судьба его уже решена, вычислена, отмерена. Этот процесс, которым он не может и никогда не сможет управлять, на который даже бессилен как-то повлиять. И автор - Булгаков не скрывает своего торжества: новоявленных «чародеев» и «магов», управляющих общественной и культурной жизнью по своему усмотрению, по своим далеко идущим планам, кажущихся со стороны всесильными и бессмертными, неуязвимыми и неостановимыми, поджидает «адова пасть», от которой нет спасения. Все они, злодеи великие и маленькие, негодяи большого калибра и мелкие жулики, сами того не ведая, уже стоят перед судом истории, судом человеческой природы, совести - и обречены.

И вот случилось нечто страшное и непоправимое, чего Берлиоз никак не мог предвидеть, хотя и был «очень хитрым» и просчитывал свои поступки на много ходов вперёд. Почва, на которой осторожный литератор и политик твёрдо, как ему казалось, стоял обеими ногами, в одночасье выскользнула из-под него (чему виной, конечно, пролитое Чумой-Аннушкой масло). Берлиоз был выброшен на рельсы, где ему нашим, советским обычным трамваем (не паровозом истории!) отрезала голову комсомолка в красной косынке. В системе образов булгаковского романа эпизод многозначительный, символичный. Всех, всех до одного берлиозов, кичащихся своей дьявольской властью и могуществом, поглотит «стихия» «чёрной магии», развязанная ими самими. Нет никакого сомнения, что раскручивавшийся начиная с середины 1930-х годов маховик Большого террора Булгаков рассматривал как рок возмездия: революция пожирала своих детей (нередко оставляя в стороне прямых противников - в зрительном зале кровавого Театра истории).

Разгром в квартире Латунского, учинённый Маргаритой, тоже, по существу, действие сил, возглавляемых Воландом, князем тьмы. Маргарита-ведьма становится «частью той силы», что «совершает благо», соучаствуя во зле, и тем самым вершит справедливый суд. Сгорает в адском пламени змеиное гнездо МАССОЛИТа (давно подспудно тлевшее в своих недрах), - «Дом Грибоедова», вместе со всеми бумагами, папками, делами. Возмездие ждёт Стёпу Лиходеева и Варенуху, Римского и Семплеярова, всех так называемых руководителей культуры, беспрепятственно паразитирующих на этой чахлой ниве и занимающих в жизни не своё место.

Булгаков не надеялся образумить романом какого-нибудь Берлиоза или Латунского, Стёпу Лиходеева или Варенуху. Его роман изначально был рассчитан на иное поколение читателей, может быть, второе или третье после него и его современников. Важно другое: история отправляет берлиозов в небытие; как будто их и не было, как будто кошмарный сон приснился и забыт под утро. И Воланд, это воплощение непрерывно длящейся вечности, нерасторжимой взаимосвязи эпох, тысячелетий, торжественно провозглашает, обращаясь не только к мёртвому Берлиозу, но и к сотням, тысячам берлиозов живых, власть имущих: «Вы уходите в небытие, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие». Чашей, обрамленной в золото, жемчуг и изумруды, становится череп - всё, что осталось от головы самодовольного критика и вершителя литературных судеб. А «сладкий сок» жизни - кровь, превращающуюся в вино, даёт на балу у сатаны барон Майгель – «наушник и шпион», «служащий зрелищной комиссии в должности ознакомителя иностранцев с достопримечательностями столицы (т.е., проще говоря, агент ОГПУ) – ещё один из когорты добровольных помощников дьявола, сил тьмы, обречённых уйти в небытие.