Быть нежной, былинкой и шумной, — Так жаждать жить! — Очаровательной и умной, — Прелестной быть!

Знаю, умру на заре! На которой из двух, вместе с которой из двух Не решить по закату. Ах, если б можно, чтоб дважды мой факел потух, Чтоб на вечерней заре и на утренней сразу.

В июле 1941 года Цветаева покидает Москву и попадает в лесное Прикамье, Елабугу. Здесь, в маленьком городке, под гнетом личных несчастий, в одиночестве, в состоянии душевной депрессии, она кончает с собой 31 августа 1941 года.

Так трагически завершается жизненный путь поэта, всей своей судьбой утвердившего органическую, неизбежную связь большого искреннего таланта с судьбой Родины.

Душа Поэта.

Без души весь этот мир был и есть не более как мертвый труп, темная бездна и какое-то небытие; нечто такое, чего даже боги ужасаются”. Эти слова Плотина - античного философа, умершего более семисот лет тому назад, - можно было бы взять в качестве постскриптума к судьбе Марины Ивановны Цветаевой - величайшего поэта эпохи трагической потерянности человека. Сорок девять лет непрерывной души в бездушном и удушливом мире. В чем смысл этого посланничества поэта, его заброшенности в эпоху?

К вам всем – что мне, ни в чем

Не знавшей меры,

Чужие и свои?!

Я обращаюсь с требованием веры

И с просьбой о любви.

Эта обращенность - через головы современников - не к нам ли? “Я то знаю, как меня будут любить (что читать!) через сто лет!” Поэт лишь тогда имеет шанс прикоснуться к корневищу эпохи, когда “удержит” (греческое "эпохэ") себя от нее, посторонится, не даст увлечь себя мутному потоку “исторического”:

О поэте не подумал

Век – и мне не до него.

Бог с ним, с громом, Бог с ним, с шумом

Времени не моего!

Если веку не до предков –

Не до правнуков мне: стад.

Век мой – яд мой, век мой – вред мой,

Век мой - враг мой, век мой – ад.

Таков, в глубине своей, каждый поэт. Но трагизм пути Цветаевой - совершенно особый, заставляющий вспомнить древних орфиков, платоновскую пещеру узников или “Пещеру нимф” Порфирия . Возможно ли при таком трагическом диссонансе с веком (а ведь век и увечье - однокоренные слова!) говорить об окликнутости им поэта? Только ли эстетически или же назидательно-исторически (изломанность судьбы, затравленность поэта “веком-волкодавом”) значима для нас Цветаева?

Быт и бытие.

Бытие (возникновение, рост, жизнь) и быт (скарб, дом, то, что имеют) - антитеза эта прошла через все творчество Цветаевой и ею неоднократно подчеркивалась. Взятая сама по себе, она вряд ли может многое сказать о поэте: в самом деле, образ Поэта-романтика - и быт, “золотой горшок” - вот уж воистину “две вещи несовместные” и в несовместности своей вполне привычные.

Но что поражает нас в Цветаевой, так это немыслимое для нас, современных, изломанных и изолгавшихся, проникновение в саму сердцевину бытийного, то есть человеческого по преимуществу. Ибо только человек - есть: Бог выше всякого существования, животное, растение, камень - они слишком уж есть, не склонны и не приемлют столь нужного для бытия изменения. А бытие - это и есть жизнь, изменение, дыхание (о чем и свидетельствует древнейший корень этого слова). А что есть самое бескомпромиссное изменение, как не самоотрицание, то есть тяга к небытию: “я не хочу умереть, я - хочу не быть”. Вот и получается, что роман поэта с бытием, оборачивается одновременно тягой к несуществованию. Это не есть “охи” да “ахи” об изгнанничестве всякого поэта, это - прикосновение к самой сердцевине человеческого существования: быть - дабы не быть, и не быть - чтобы воистину стать. Это и есть Жизнь человеческая (не божественная и не животная). “Судьба. Живу, созерцая свою жизнь, - всю жизнь - Жизнь! - У меня нет возраста и нет лица. Может быть - я - сама Жизнь!” Сама Жизнь . Само-жизнь - то, что древние называли “автодзоон”, или иначе - Душа .

Только человек может быть: все остальное - либо никогда не будет, либо уже есть. Понимание этого - характернейшая черта современности (а современность - это западная культура). Какую проблему ставили во главу угла Фома Аквинский, Майстер Экхарт, Гегель, Хайдеггер (при всей их несхожести!)? - проблему бытия, то есть активной, себя утверждающей явленности чего-то потаенного и в потаенности своей незнаемого.

Западная культура, в существе своем, и есть культура бытия. Но есть и нечто иное - культура лика, культура, данная нам “Троицей” Андрея Рублева. Что есть лик, и чем он отличается от личины?

Во-первых, будучи средоточием индивидуальности, лик не имеет ничего общего с “индивидуумом”. Он снимает рамки только индивидуального, являясь уже неким (индивидуальным же! - вспомните икону) обобщением, в себе самом заключающим беспокойство, прорыв к всечеловеческой природе. Это - Эрос, страсть к своему в себе - первый тезис культуры.

Приобщение к природе, “стихии человечности”, этому чернозему про-изведения (“поэзис”) искусства, - это припадение к матери-земле, тому “храну” лика, чьи оберег и жалостливость лежат в основе второго тезиса культуры - Деметры. Явленность этого момента характеризуют потрясающую древность, глубинность и, одновременно, современность поэзии Цветаевой.

Спи! Застилая моря и земли,

Раковиною тебя объемлю:

Справа и слева и лбом и дном –

Раковинный колыбельный дом.

Вот этот момент цветаевской выразительности, выразительности Деметры, вышедшей из тысячелетнего затвора, мы будем неоднократно подчеркивать в дальнейшем. Именно эта глубинная интуиция оказалась камнем преткновения для многих современников поэта, искавших аполлоническую фигурность, а находивших - пещерный, могильный свод.

Существования котловиною

Сдавленная, в столбняке глушизн,

Погребенная заживо под лавиною

Дней – как каторгу избываю жизнь.

Совсем неслучайно вспоминается здесь “котлованное” косноязычие Платонова: как будто некий запрос прозвучал из самых недр эпохи - и поэт откликнулся.

Но самоуглубление в себя, сновидческая исихия в пещере своего сердца - это только залог лицетворения. Ибо отличие лика от личины - богоуподобляющаяся отвага саморастраты своей природы (“Бога ты узнаешь по неизбывной пустоте его рук”), выхода за все пределы, то третье, что мы назовем - Дионис.

Милый, растрать!

С кладью не примут!

Дабы принять –

Надо отринуть!

Это - “кенозис”, самоумаление, жертва - то, что делает человека человеком, ибо уподобляет его Богу:

Все величия платны –