Что пользы в нём? Как некий херувим,

Он несколько занёс нам песен райских,

Чтоб, возмутить бескрылое желанье

В нас, чадах праха,после улететь!

Так улетай же! чем скорей, тем лучше.

Моцарт – истинный гений. Сальери – несостоявшийся бескрылый гений. Б. Бурсов отмечает, что Сальери – “претендент на гениальность, считающий её не “даром божьим”, а плодом усердия и прилежания”. А раз у него это не получилось, он полон нелюбви к самому себе, тем более к истинным гениям, каков Моцарт. Что пушкинский Сальери – завистник, мы слышим от него самого. Что он убийца, убеждаемся, так сказать, воочию. Но что ещё разожгло его зависть до бешенства, до желания убить ненавистного ему человека?

Обычно на этот вопрос отвечают так: Моцарт, который для Сальери и сам по себе человек, недостойный своего дара, от души слушает – нелепую, неумелую, фальшивую игру трактирного скрипача, которого привел к Сальери. Сальери это бесит.

По мнению М. М. Бахтина, Сальери – “хмурый агеласт”. Агеласт – человек, лишенный юмора, непонимающий его. Но если б Моцарт знал Сальери как агеласта, зачем бы он привел к нему в дом скрипача – неумеху да ещё приговаривал при этом: “Не вытерпел, привел я скрыпача… Чтоб угостить тебя его искусством”? Нет, он

ведет себя как человек, которому не терпиться поделиться свежеуслышанным анекдотом с другим, с другом, с тем, о ком он знает, что тот его поймет. Другое дело, что реакция Сальери ошарашивает, озадачивает Моцарта, но он находит ей единственное правдоподобное объяснение:

Ты Сальери,

Не в духе нынче. Я приду к тебе

В другое время.

Единственно логичное объяснение поведения Сальери: “нынче” тот, по мнению Моцарта, “не в духе”, потому что “в другое время” он знал Сальери другим, да и последующий текст трагедии это подтверждает: вон как оживлен и совсем не хмур Сальери во второй (и последней) сцене, где, кстати, возникает разговор о комедиографе Бомарше, с которым, как выясняется, был дружен Сальери.

А главное, если принять, что Сальери доводит до иступления именно веселость Моцарта, то связь этого эпизода с звисьтью Сальери окажется весьма проблематичной. Как связаны между собой зависть Сальери и его же ненависть к Моцарту, от которой он заходится, хватаясь за яд и промышляя об убийстве? Точнее – как одно здесь вытекает из другого?

Отвечая на это, обычно указывают, что Сальери завидует не столько дару Моцарта, сколько тому, что “священный дар”, “бессмертный гений” –

не в награду

Любви горящей, самоотверженья,

Трудов, усердия, молений послан –

А озаряет голову безумца,

Гуляки празного…

Вот, дескать , и ввесёлости Моцарта Сальери увидел очередное доказательство пренебрежения искусством, лишнее свидетельство того, что с точки зрения творчества он, Моцарт, - нонсенс, неправильнсоть, недоразумение… Но те, кто так отвечают, те, кто так думают, идут здесь не за Пушкиным, а за самим же Сальери, который именно так все это и изображает. Хитрый, коварный лис, поднаторевший в искусстве обмана, сумевший не просто втереться в доверие к Моцарту, но сделаться близким ему человеком, стать ему другом, он издесь умело и ловко заметает следы. Признался было в том, что охвачен низким чувством, и тут донельзя его облагородил: он завидует, видите ли, не дару Моцарта, а тому что тот получил его не по заслугам! Завидует, так сказать, из чувства справедливости!

Но как не прибавит обаяния выродку это обстоятельство, так не облагородит зависти констатация её благородного происхождения. Завить вообще нельзя облагородить, её можно только изжить в себе, если осознал человек, что захвачен этим низким, корыстным чувтсвом и сумел мобилизовать все свои душевные силы на борьбу с ним. Говоря языком героев пушкинской трагедии, зависть и чувство справедливости – “две вещи несовместные”! Мне кажется, что именно в зависти истоки бешенства, которыми охвачен пушкинский Сальери. ( Хотя мнения исследователей на этот счет различны)

В пьесе Сальери долго не может овладеть собой. Не может успокоиться даже тогда, когда Моцарт играет ему свою новинку. Слушает ли её Сальери? Наверняка не очень внимательно, поточу что в это время его воображение еще занято трактирным скрипачем. Он и сам скажет об этом, едва замрут последние аккорды Моцартовой музыки:

Ты с этим шел ко мне

И мог остановиться у трактира

И слушать скрыпача слепого! – Боже!

Ты, Моцарт, недостоин сам себя.

Да и в следующей, второй сцене, конечно, искренне удивлен Сальери, узнав, что Моцарт пишет реквием. И, конечно, навряд ли он бы удивился, если б вслушался в то, что говорил ему Моцарт после ухода скрипача, перед тем как сыграть ему свою новую вещь:

Представь себе… кого бы?

Ну, хоть меня – немного помоложе;

Влюбленного – не слишком, а слегка –

С красоткой, или с другом – хоть с тобой,

Я весел… Вдруг: виденье гробовое,

Внезапный мрак иль что-нибудь такое…

Пушкин знает законы музыки. Его Моцарт рассказывает другу не музыку, а о том душевном состоянии, в каком она была написана, делится с тревожными предчувствиями, о которых заговорит еще громче во второй сцене. Но Сальери сейчас его не слушает, не слышит. Вот почему так неконкретна его восторженная оценка нового произведения Моцарта.

Какая глубина!

Какая смелость и какая стройность!

Он, кажется, ощущает и сам, что его рецензия слишком абстрактна, и потому старается расцветить её:

Ты, Моцарт, бог, и сам того не знаешь;

Я знаю, я.

Но гармоническое ухо Моцарта улавливает неоправданное повышение регистра тона, и он возвращает друга, так сказать, с небес на землю:

Ба! право? может быть…

Но божество моё проголодалось.

Странно бы поверить, что Сальери действительно считает Моцарта богом. Особенно после того, как тот привел к нему в дом трактирного скрипача, раздувшего в душе Сальери бушующий костер зависти.

Ведь если до встречи со скрипачем Сальери выражал свое удовлетворение тем, что

Слава

Мне улыбнулась; я в сердцах людей

Нашел созвучия своим созданиям, -

если он в это верил или хотя бы хотел в это верить, то приведенный Моцартом старик не оставил от его веры камня на камне. А закончил так:

Не я один с моей глухою славой…

С “глухою”- то есть со славой, нашедшей отклик в немногих сердцах, с очень малой, очень узкой, очень ограниченной известностью! На собственную погибель привел Моцарт слепца скрипача к Сальери, превратив его из злейшего своего завистника в злейшего врага! (от зависти до вражды – один шаг)

Потому что слава цель и смысл существования Сальери в музыке, которая для него всего лишь средство к достижению славы, подножие на пути к ней.

Сальери и сам свидетельствует, что устремился к славе сразу же, как только взялся за сочинительство. Свидетельствует, так сказать, косвенно – не желая того, не замечая, что проговаривается. Потому что собирался утвердить о себе прямо противоположное впечатление: