Скрупулезно соблюдая демократические условности, Оттава жестко требует того же и от своих несговорчивых партнеров. Настоящую бурю в канадском обществе вызвали опубликованные в мае 1997 года откровения бывшего премьер-министра Квебека Жака Паризо, открыто признавшего: если бы сторонники суверенитета получили на референдуме 1995 года хотя бы минимальный перевес, правительство провинции провозгласило бы независимость в одностороннем порядке, не дожидаясь никаких переговоров с Оттавой. Перед голосованием квебекское министерство внешних связей даже разослало послам иностранных государств письма, в которых просило подготовить правительства к объявлению о полном государственном суверенитете. Констатация очевидного оказалась для многих канадцев настоящим шоком, ибо даже далекие от политики люди почувствовали, насколько реальна угроза распада. С российской же точки зрения не менее удивительно другое: общество болезненно реагировало не столько на само желание франкоговорящих канадцев добиться самостоятельности, развалив при этом процветающую страну, сколько на "вероломство" сепаратистов!

Несколько странной, как представляется, оказалась и реакция федеральных властей на подобную перспективу. После референдума Оттава поставила перед Верховным судом вопрос о правомерности одностороннего выхода одной из провинций из состава федерации. Тем самым правительство пыталось продемонстрировать жесткий подход к проблеме сепаратизма, что в преддверии парламентских выборов 1997 года было для правящей либеральной партии особенно важно. Кроме того, грядущее судебное решение, в сути которого мало кто сомневался (как горько жаловался в данной связи один из вице-премьеров Квебека, "канадский суд похож на пизанскую башню – его всегда клонит лишь в одну сторону"), должно было, по замыслу его инициаторов, расколоть квебекский электорат, в будущем сделав определенную его часть более покладистой и готовой к компромиссам. Но, с другой стороны, само по себе рассмотрение проблемы в юридической плоскости оказывалось заведомо проигрышным: ведь "поставив вопрос о том, как должна происходить сецессия, федералисты признали, что она может произойти". Тем самым сторонники единого государства отступали с позиций, отстаиваемых ранее, поскольку перед голосованием 1995 года они категорически отказывались обсуждать саму возможность численного перевеса сепаратистов в ходе волеизъявления квебекских граждан. Тогда руководители Канады предпочитали говорить о сецессии в гипотетической плоскости: поскольку такое невозможно, то и обсуждать, мол, нечего. Но теперь, корректируя свои позиции, Оттава фактически загоняла себя в угол. Если бы Верховный суд решил, что отделение Квебека недопустимо, то федеральным властям в обязательно порядке пришлось бы реагировать на одностороннее провозглашение независимости всеми имеющимися в их распоряжении средствами, а последствия такого шага неминуемо обернулись бы трагедией. Иными словами, начавшаяся судебная тяжба не сплотила, но, напротив, ожесточила канадское общество, резко подняв ставки будущего референдума.

Иными словами, здесь мы имеем дело как раз с тем случаем, когда, перефразируя известное изречение Достоевского, еще неизвестно, что лучше – русское безобразие или канадская принципиальность. По-видимому, политическая и экономическая целесообразность иногда выглядит предпочтительнее слепого следования демократической догме. Впрочем, справедливости ради стоит отметить, что откровения Паризо все-таки вывели канадцев из равновесия. В мае 1997 года, сразу же после упомянутой скандальной публикации, 53 процента канадцев, проживающих за пределами Квебека, считали, что федеральное правительство вправе применять силу, препятствуя одностороннему отделению провинции; доля же тех, кто признавал приемлемым применение насилия для "ампутации" у Квебека англоязычных анклавов, достигла рекордных 70 процентов. При этом в самом Квебеке картина была зеркально иной: те же 70 процентов местных избирателей считали привлечение федеральных войск к решению проблемы национального единства "непростительным". Сделав естественную скидку на накал предвыборных страстей, как раз кипевших в то время, можно констатировать: степень национального размежевания в Канаде такова, что два народа почти не понимают друг друга.

Как и предполагалось, решение Верховного суда, состоявшееся летом 1998 года, не смогло в полной мере удовлетворить ни одну из сторон. Судьи постановили, что односторонний выход одной из провинций из состава федерации будет противозаконным, поскольку такой акт вступает в противоречие как с канадской конституцией, так и с международным правом. Разумеется, правительство Квебека не могло согласиться с таким подходом; по его мнению, Верховный суд федерации вообще не уполномочен предрешать судьбу квебекского населения. Радикальных федералистов, в свою очередь, возмутило то, что суд не стал увязывать вопрос о независимости Квебека с позицией по данному поводу "остальной Канады". Фактически, судьи исходили из двухступенчатой схемы возможной суверенизации Квебека: сначала – провинциальный референдум, потом – обязательные переговоры об условиях отделения. Ни о каких других стадиях речи не было, а это означало, что англоязычные избиратели отстранялись от решения ключевой проблемы национального будущего.

Нынешний разброс мнений однозначно свидетельствует о том, что без административной и территориальной реформы страна обречена. Между тем, время для коренной реконструкции классической федеративной модели, судя по всему, упущено. В этой ситуации многие считают, что канадцам остается уповать лишь на так называемую "асимметричную" федерацию, то есть на выстраивание особых отношений между Оттавой и Квебеком.

Попытки примирения

Без малого пятнадцать лет назад канадский премьер-министр Брайан Малруни попытался примирить полярные позиции. Он решил, что национальное единство удастся сохранить, если признать притязания Квебека на особый статус и закрепить их в конституции. Во время переговоров с руководителями провинций на озере Мич (1989 год) было выработано конституционное соглашение, признававшее Квебек "особым обществом" ("distinct society"). Мнения аналитиков по этому поводу резко разделились. Одни полагали, что теперь франкофоны наконец-то будут самостоятельно определять собственное будущее. Другие считали, что уникальность Квебека была признана еще в 1774 году, когда территории разрешили пользоваться французской моделью гражданского права, и документ лишь констатирует давно свершившийся факт. "В этой формулировке нет ничего нового, – убеждал тогда Малруни. – Она лишь подтверждает очевидное: Квебек отличается от остальных. А поддержание этого отличия – в интересах как самих квебекцев, так и всех канадцев". Третьи же настаивали на том, что стоит только признать Квебек "особым обществом", как все остальные провинции немедленно предъявят претензии на свою долю "особости". Были, наконец, и такие, кто видел в соглашениях преддверие национальное катастрофы. "На озере Мич Канада обзавелась собственным аналогом ялтинских соглашений: политическая элита страны фактически заявила премьеру Квебека, что у себя дома он может делать все что угодно – никто ничего не заметит", – писал, в частности, один из самых ярых федералистов, проживающий в Квебеке англоязычный публицист Уильям Джонсон. Подобные опасения тоже имели под собой довольно веские основания.