В XVI в. на Руси ярко проявляется еще один чин святости, который занимал периферийное место в духовной жизни и агиографии Византии и совершенно не был представлен на Западе. Это чин блаженных, или юродивых, – людей, взявших на себя сознательный подвиг «безумия Христа ради», то есть вызывающего, провоцирующего, «неприличного» поведения, из-за которого их гнали и подвергали поруганию. Примечательно, что этот тип святости расцветает в период формирования Московского царства. Новое государство, провозгласившее устами монаха Фелофея о том, что «Москва – третий Рим, а четвертому не бывати», присваивало статус особой святости всем сторонам своей жизни: свята власть, свят быт, подчиненный жестким обрядам, свят весь уклад жизни. На этом фоне терялось живое ощущение «неотмирности» христианства, пронзительности его «Благой вести». Вызывающее поведение юродивых было как бы «пощечиной» фарисейскому самодовольству, напоминанием о том, что недостаточно для христианина «лепоты» обряда и бытового лада. Кроме того, юродивые выполняли особую функцию обличения власть предержащих – на что больше почти никто осмелиться не мог. Среди Московских юродивых XVI в. наиболее известен Василий Блаженный. Его житие сохранилось в позднейших списках с многочисленными легендарными вставками. Но показательно, что житие, даже в отступлениях от исторической точности подчеркивает именно обличительную деятельность юродивого. Василий швыряет камни в дома добродетельных людей и целует стены домов, где творились грешные дела: у первых снаружи виснут изгнанные бесы, у вторых плачут ангелы. Вопреки историческим фактам (Василий умер в 50-е гг. XVI в.) житие заставляет перенестись Блаженного в сжигаемый Иваном Грозным Новгород (1570): Василий зазывает к себе царя Ивана и угощает его сырым мясом и кровью, а когда царь отказывается, юродивый обнимает его одной рукой, а другой показывает возносящиеся на небеса души невинных мучеников.

Многие жития могут служить источниками исторических сведений. Житие Сергия Радонежского рассказывает об основании Троице-Сергиевой Лавры и участии Сергия в политической жизни эпохи. О княжеских усобицах Киевской Руси повествуется в житиях Бориса и Глеба, о нашествии Ливонского Ордена и сложных отношениях с Ордой – в житии Александра Невского и др. Но в целом задача максимальной исторической достоверности в описании событий вокруг жизни святого перед агиографом не стоит. Связано это с тем, что средневековая агиография не знает принципа историзма. Она имеет дело не с изменяющимися во времени, а с «вечными» смыслами. Отсюда – сам тип бытования агиографии в эпоху Средних веков.

На протяжении долгого времени агиография существовала как анонимная словесность. Если же автор все-таки заявлял о себе, то ему полагалось подчеркивать всяческое свое «неразумие», указывая во вступлении, что он слишком ничтожен, чтобы описать жизнь отмеченного Богом человека.

Подобно иконографии и церковному искусству в целом, агиография подчинена канону, строго заданному и закрепленному традицией своду правил, которыми определяются образцы жанра. Канон предписывает определенные словесные и композиционные трафареты в описании жизни святого, четкий жанровый этикет. Этикетный канон жития складывается из предисловия и краткого послесловия агиографа, обрамляющих основное повествование, которое включает в себя несколько обязательных вех: восхваление родины и/или родителей святого; чудесное предвозвещение его появления на свет, проявление святости в раннем возрасте, отказ от баловства и озорных детских игр; искушения; решительный поворот на путь духовного спасения; кончина и посмертные чудеса. Заданность канона могла приводить к тому, что книжник порой компоновал житие русского святого по образцу жития одноименного ему святого греческого. Однако в таком регламенте структуры жития не следует усматривать шаблонность или «стеснение авторской индивидуальности». В средневековой словесности оригинальность и свобода не мыслятся вне трафарета, строго ограниченных формальных рамок, поскольку и сам облик святого непременно рисуется обобщенно. Подобно тому, как иконография деформирует внешность изображаемого человека, дабы выявить его духовную суть, агиография отказывается от житейской конкретики, а порой и «исторической достоверности» в пользу канонического трафарета.

В XVII в. с процессом постепенной секуляризации, «обмирщения» русской культуры начинает проявляться кризис канонической агиографии. В среде старообрядчества появляются немыслимые прежде автоагиографические произведения (составленное самим «агиографическим героем» Житие протопопа Аввакума).

1.4 Слово о полку Игореве

«Слово» выросло на плодородной почве русской культуры XII в. «Слово» глубокими корнями связано с народной культурой, с народным языком, с народным мировоззрением, отвечало народным чаяниям. Вместе с тем в «Слове» достигли своего весеннего цветения лучшие стороны русской культуры.

«Слово о полку Игореве» создано в годы, когда процесс феодального дробления Руси достиг своей наибольшей силы. Множество мелких феодальных «полугосударств» — княжеств — враждуют между собой, оспаривая друг у друга владения, старшинство, втягиваясь в братоубийственные войны во имя эгоистических княжеских интересов. Падает значение Киева как центра Русской земли.

Но русская культура XII в. отмечена энергичным поступательным движением. Немногочисленные пока еще культурные центры становятся более многочисленными. Культура Руси развивается и крепнет. Она проникается народными началами и углубляет свою самобытность. Одновременно растет социальная дифференциация внутри культуры. Резко выделяется прогрессивная часть культуры Руси, отмеченная идейной борьбой за единство Руси и связью с творчеством трудового народа. Быстрое движение вперед культуры Руси приходит во все большее противоречие с ее политической раздробленностью. Недостатки отсутствия политического единства Руси начинают осознаваться со все большей интенсивностью лучшими людьми своего времени.

«Слово о полку Игореве» посвящено неудачному походу против половцев в 1185 г. малозначительного Новгород-Северского князя Игоря Святославича. События, о которых говорит «Слово о полку Игореве», были довольно типичными для своего времени. На их основе автор «Слова о полку Игореве» мог показать основную опасность своего времени и сделать отсюда широкие обобщающие выводы.

В «Слове» соединены два фольклорных жанра: «слава» и «плач» — прославление князей с оплакиванием печальных событий. В самом «Слове» и «плачи», и «славы» упоминаются неоднократно.

Мир «Слова» — это большой мир легкого, незатрудненного действования, мир стремительно совершающихся событий, разворачивающихся в огромном пространстве. Герои «Слова» передвигаются с фантастической быстротой и действуют почти без усилий. Господствует точка зрения; сверху (ср. «поднятый горизонт» в древнерусских миниатюрах и иконах). Автор видит Русскую землю как бы с огромной высоты, охватывает мысленным взором огромные пространства, как бы «летает умом под облаками», «рыщет через поля на горы».