Система кредита делает платежеспособность не столько функцией обладания реальными средствами платежа, сколько

функцией образа финансовой "благонадежности". Симуляцию последней практикуют и частные лица, и функционеры

финансовых институтов. Владельцы кредитных карт и банки, даже выполняющие резервные требования, являются

симулянтами платежеспособности, поскольку оперируют посредством по сути фиктивных, виртуальных денег -

денежного агрегата M3.

Виртуальный продукт, виртуальное производство, виртуальная корпорация, виртуальные деньги допускают и

провоцируют превращение компьютерных сетей не только в главное средство, но и в среду экономической

деятельности. Виртуализация экономики вызывает коммерциализацию киберпространства, где теперь зачастую

осуществляется полный цикл сделки и где функционируют виртуальные супермаркеты и виртуальные банки,

оперирующие собственной виртуальной валютой.

Операции, совершаемые у виртуальных витрин при помощи виртуального же кошелька, наглядно демонстрируют, что

развивается не т. н. информационная, а совсем иная экономика. Не информация как таковая, не передача данных о

свойствах товара/услуги, т. е. рациональная денотация, а создание образа, мобилизующего аффективные

коннотации, приносит прибыль. Мы живем в эпоху экономики образов и образов экономики.

Борьба за политическую власть сейчас - это не борьба партийных организаций или конкуренция программ действий.

Это борьба образов - политических имиджей, которые создают рейтинг- и имидж-мейкеры, пресс-секретари и

"звезды" шоу-бизнеса, рекрутируемые на время политических кампаний. Собственно политический процесс покинул

заседания партийных и правительственных комитетов, составляющих программы реформ, распределяющих функции и

контролирующих их выполнение. Покинул он и межфракционные переговоры, и партийные митинги. Политика ныне

творится в телестудиях и на концертных площадках. Управление и политика разошлись. Следствием становится

изменение характера политического режима - массовой демократии. В ходе выборов больше не происходит

сколько-нибудь существенная смена чиновников-экспертов, которые осуществляют рутинную работу по управлению в

"коридорах власти". Меняются т. н. публичные политики, т. е. те, кто буквально работает на публику.

Дифференциация деполитизированных профессиональных управленцев и носителей имиджа - публичных политиков - это

очевидный симптом виртуализации института народовластия.

На Западе это уже аксиома. Мы в этом могли убедиться в 1996 г. Сформированный на базе полумиллионной

организованной и дисциплинированной партии избирательный блок проиграл команде из нескольких десятков

шоу-менов, несмотря на глубокий экономический кризис и социальную напряженность в стране, которые сами по себе

дискредитировали правительство Б. Ельцина. Г. Зюганов и его сподвижники безуспешно пытались свести

предвыборную гонку к конкуренции программ управления страной, игнорируя конкуренцию имиджей. В итоге образ

"безалаберного, но искренне ратующего за свободу русского мужика", а не реальный президент Ельцин, переиграл

образ "угрюмого и агрессивно ратующего за прошлое партийного функционера", а не реального политика Зюганова.

В 1999 г. мы легко могли убедиться в том, что многопартийность симулируется экспертами-консультантами и

имидж-мейкерами как удобная и привычная среда состязания политических имиджей. Партии, возникавшие как

представители классовых, этнических, конфессиональных, региональных интересов, превратились в "марки" -

эмблемы и рекламные слоганы, традиционно привлекающие электорат. Императив использования приверженности

"марке" движет процессом симуляции партийной организации политической борьбы. Там, где "марка" - давняя

традиция, атрибуты образа "старых добрых" либералов, социал-демократов или коммунистов старательно

поддерживается, даже если первоначальные идеология и практика принципиально изменились и продолжают

трансформироваться. Там, где "марка" отсутствует, партии и движения формируются, объединяются и распадаются с

калейдоскопической быстротой в стремлении найти привлекательный имидж.

Другой симптом виртуализации институтов массовой демократии - замещение апелляций к общественному мнению

манипуляциями с рейтингами. Рейтинги, основанные на выборочном опросе, когда респонденты соглашаются с

вариантами мнений, сконструированными экспертами, представляют собой лишь модель, образ общественного мнения.

Участвуя в опросе, респонденты оживляют эти модели, и тогда образы становятся реальными факторами принятия и

осуществления политических решений. Мы живем в эпоху политики образов и образов политики.

Наука сейчас - это не предприятие по поиску истины, а род языковых игр, состязаний в манипулировании моделями

научного дискурса. В этом плане симптоматичны две тенденции. 1) Материальный эксперимент все чаще замещается

экспериментом на моделях. Если раньше теории могли строиться только на основе открытия некоего порядка,

присущего вещам, то теперь вполне допустимо моделирование без выхода к каким-либо реальным референтам,

например, компьютерные симуляции природных, технологических и социальных процессов. 2) Процесс верификации

гипотез все чаще замещается процессом фальсификации. Если раньше достаточным аргументом против теории

считались противоречащие ее положениям данные опыта, то теперь лишь изобретение альтернативной модели может

служить аргументом.

Наука становится перманентным процессом построения альтернативных моделей. Вследствие этого возросла роль

воображения, фантазии, парадоксальности мышления в той сфере, где ранее их предавали анафеме, где ранее

референцией к реальности строго задавались пределы приращения знания.

Объект науки виртуализируется. Виртуализируется и институциональный строй науки. Академический статус

становится функцией образа компетентности, заслуживающей финансирования. В деятельности ученых и студентов все

больше сил и времени отводится созданию и презентации образа, необходимого для успеха в конкурсах на получение

грантов, стипендий для обучения за границей, заказов на консалтинговые услуги и т. п. Отсюда - расцвет в

последние десятилетия именно тех социальных технологий, которые адекватны симуляции компетентности:

исследовательские фонды, гранты, консультирование, конференции, академические обмены, перманентное

образование. И эту тенденцию не стоит рассматривать как проявление цинизма. Высокая "плотность" научного

сообщества не оставляет места и времени для скрупулезной процедуры накопления и представления результатов.

Этот дефицит места и времени приводит к тому, что единственно научной, рациональной формой дискуссии

становится нелогичная, неструктурированная, но эффектная презентация образа идеи или теории. Мы живем в эпоху