Впрочем, и в одиночном исполнении птицы могут показать удивительное совершенство формы. К Петеру Сёке как-то пришли ученые-фольклористы и попросили поставить запись пения какой-либо птицы из его коллекции. Сёке предложил для начала прослушать запись пения одного африканского шамана. Но вместо песни шамана «поставил на магнитофон ленту с записью голоса американского пестрого дрозда в 32–кратном замедлении. Гости нашли, что это красивые мелодии, даже чем-то знакомые, и в то же время они испытывали некоторое замешательство, так как никто из музыковедов (а среди них были всемирно известные фольклористы) не знал (да и не мог знать), какому народу принадлежат эти мелодии. Гости были единодушны только в одном: они сомневались, действительно ли это была песня шамана из Черной Африки» (Васильева, 1983, с. 206). По их общему мнению столь совершенная музыкальная форма «характерна для народной музыки более развитых общественных формаций» (там же, с. 206).

Так, все же, зачем поют птицы?

Если наука не дает однозначного ответа на этот вопрос, то не следует ли поискать его в сокровищнице христианской святоотеческой мысли?

Еще на заре христианской истории св. Дионисий Ареопагит назвал Бога Жизнью. Эта Божественная Жизнь, писал он, «оживляет и согревает весь животный и растительный мир» (1991, с. 67), так что «в животных и растениях жизнь проявляется словно отдаленное эхо Жизни» (там же, с. 66). А поэтому все живые существа «воспевают Ее как неоскудеваемую подательницу жизни» (там же, с. 67).

Смысл этого воспевания можно понять только тогда, когда мы будем рассматривать наш мир как органическое целое, которое, по словам св. Василия Великого, Бог связал «неразрывным союзом любви в единое общение и в одну гармонию» (Василий Великий, 1845, с.25). В этом едином общении пение птиц предназначено и для человека, и, возможно, для других живых существ, по крайней мере, для самих же птиц. Ведь имеются данные о благоприятном воздействии звуков на темпы созревания птичьих эмбрионов и жизнеспособность выклюнувшихся птенцов (Ильичев и др., 1984). В этой связи даже ставилась задача о создании на птицефермах оптимальной звуковой среды, способствующей лучшему развитию эмбрионов сельскохозяйственных птиц (там же, с. 191). Здесь, впрочем, вряд ли следует ожидать, что можно создать что-либо более оптимальное, чем пение самих же птиц в пробуждающемся весеннем лесу, в котором в это время так же созревает будущее поколение птиц. Да и не только птиц, но и многих других живых существ. Кстати, записи пения птиц вполне успешно применяли и для восстановления расстройств здоровья у людей (Морозов, 1983, с. 62).

Но можно отметить еще один аспект этой проблемы. Если мы откроем Библию – а именно церковнославянский ее перевод (который считается более точным), – то сможем прочесть о том, что после изгнания человека из рая, он был вселен «прямо рая сладости» (Быт, 3, 24). В переводе на русский язык это означает «напротив рая сладости» (слово прямо переводится – напротив). О чем свидетельствуют эти таинственные слова?

Св. Игнатий Брянчанинов – русский подвижник благочестия, живший в XIX веке, – писал о том, что здесь указывается на обращенность лица человека к раю. В самом деле – находиться напротив какого-либо места, как правило, означает находиться обращенным к этому месту лицом. Как же понимать эту обращенность в нашем случае? Ведь согласно учению Церкви, изменение порядка мироустроения, происшедшее после грехопадения, разделило рай и землю, так что рай теперь всецело принадлежит к сфере духовного, запредельного, находящегося вне пространства и времени. А разве можно проникнуть взором в те сферы реальности, которые находятся вне пространства и времени?

Если развить взгляды св. Игнатия Брянчанинова, то можно сделать вывод, что Бог оставил человеку возможность созерцать на самой земле следы ее прежнего состояния, когда, по словам св. Симеона Нового Богослова, весь наш мир был «как бы рай некий, хотя вещественный и чувственный» (1892, с. 367). Среди тления и распада, которым теперь подвержена природа, Бог оставил человеку напоминание о ее прежнем нетленном состоянии в виде красот мира. Это нужно было для того, пишет св. Игнатий Брянчанинов, чтобы человек «непрестанно обращая взоры к раю и вместе питаясь надеждою возвращения в рай, пребывал в непрестанном плаче покаяния. Вселение напротив рая сладости показывает, что Адаму дано было живое воспоминание о рае, и сама земля красотами своими, сохранившимися в некоторой степени и после ее проклятия, напоминала рай» (1995, с. 54).

Самые броские для человеческого глаза формы бывшего райского благолепия – это цветы, которые св. Иоанн Кронштадтский называл в свое время «остатками рая на земле». Но можно привести и множество других примеров красоты в живой природе, которая явно выходит за пределы биологической целесообразности. Например, – шикарный хвост павлина. Подобные же хвосты встречаются и у ряда других птиц, одна из которых, кстати, называется райской. Менее броскими для глаза являются правильные геометрические формы организации животных и растений, среди которых особое место занимает пропорция золотое сечение. Все эти формы радуют человеческий глаз, заставляя его обращаться лицом к следам райской реальности на падшей земле.

Что же касается слуха, то здесь следует, прежде всего, говорить о звучании голосов птиц, которые поют так самозабвенно, как будто им и не угрожают хищники. Но ведь хищничества, согласно учению Церкви, на земле до грехопадения и не было…