Идея о том, что демократия направлена или должна быть на­правлена на общее благо, находит свое классическое выражение в « Общественном договоре» Ж.-Ж. Руссо, прежде всего в его ут­верждении о том, что процедуры принятия решения должны стре­миться к выявлению всеобщей воли, которая олицетворяет собой общее благо. Вот знаменитое, хотя и туманное описание этого у Руссо. Мы берем, пишет он, «сумму изъявлений воли частных лиц», вычитаем из них «взаимно уничтожающиеся крайности», и «в результате сложения оставшихся рождений получиться общая воля»[1]. Попытки осмыслить данную формулировку породили два потока литературы: литературу агрегативную, нацеленную на вы­яснение того, каким именно образом осуществлять соответствую­щие подсчеты, и литературу делиберативную[2], озабоченную тем, как побудить людей стремиться к общему благу, причем последнее понимается как нечто более сложное, нежели простая сумма фик­сируемых извне предпочтений.

Концепции общего блага: агрегативная VERSUS делибератив­ная

Значительная часть появившейся в XXв. литературы об агреги­ровании индивидуальных предпочтений фокусирует внима­ние на сложности логически последовательного решения этой за­дачи. Сторонники агрегативной концепции исходят из того, что демократические процедуры принятия решений призваны выявить нечто вроде всеобщей воли, которую в наши дни принято обозна­чать как функцию социального благосостояния. Вслед за К. Эрроу они часто отмечают, что даже небольшие разногласия обрекают попытки ее обнаружения на неудачу, и приходят к заключению о нереализуемости демократии. Возможность голосования « по кругу» говорит о том, что всякий данный итог может быть искус­ственным порождением процедуры принятия решения либо того, кто контролирует повестку дня, а не чем-то поддающимся осмыс­ленной идентификации в качестве народного волеизъявления. В связи с этим появилось огромное количество специальной литера­туры о сравнительных достоинствах различных правил принятия решения либо как агрегативных процедур, а также об ограниче­ниях, которые должны налагаться на предпочтения, дабы избежать появления циклического большинства. Такого рода литературе по­священо множество обзоров, и потому она не будет обсуждаться[3]. Достаточно заметить, что если назначение демократии в том, чтобы обретать функции социального благосостояния, то при мно­гих обстоятельствах оно может оказаться иллюзорным[4].

Делиберативная концепция озабочена трансформированием, а не агрегированием предпочтений. Такая позиция, по существу, не является руссоистской. Тем не менее, эта концепция в чем-то вос­ходит к его требованию, чтобы, голосуя, люди исходили не из своих индивидуальных предпочтении, а из собственных представ­лений о благе для общества в целом[5]. Цель – вывести нас «за пре­делы демократии противоборства» [Mansbrige 1980]. Против раз­нообразных недугов, которые, как считается, одолевают современ­ную демократию, предлагается применять корректирующие сред­ства из делиберативного инструментария. Низкое качество разра­ботки и принятие решений, политика вербальных приманок, невы­сокие уровни политического участия, падающая легитимность правления, а также неосведомленность граждан – вот некоторые из наиболее часто упоминаемых недугов. Идея состоит в том, что если мы сможем избавить себя от мыльной оперы добывания элек­торальных преимуществ, то результатом станет более вдумчивый и эффективный политический выбор[6]. Общим импульсом, лежащих в основе этих проектов, является предположение, будто люди изме­няют свои представления о том, что должно предпринять обще­ство, обсуждая этот вопрос с другими. Смысл демократического участия состоит в том, чтобы в процессе такого участия его обна­ружить[7]. Исходные посылки заключаются в том, что, во-первых, люди будут чаще приходить к согласию, если достаточно долго станут разговаривать в соответствующей обстановке, и, во-вторых, что достижение согласия есть нечто позитивное.

Оба положения спорны. Обсуждения может выносить разногла­сия на поверхность, расширяя, а, не сужая расхождения. Но даже когда обсуждение позволяет достичь согласия, последнее не всегда желаемо. Люди могут не хотеть урегулирования некото­рых разногласий. Они, как полагают современные теоретики «раз­личия», способны получать удовлетворение от того, что отлича­ются друг от друга. И наоборот, им может представляться, что консенсус ведет к посредственности, как того опасались Дж. Ст. Милль и А. де Токвиль. Жизненно важным для свободы, по мне­нию таких теоретиков, является состязание идей – спор, а не об­суждение, - и, как сказано ниже, институциональные воплощения этой мысли лежат в основе многих непременных ныне атрибутов демократии. Здесь же достаточно резюмировать, что обсуждение не обязательно ведет к согласию, а когда ведет, это не всегда бы­вает достоинством.

Управление властными отношениями

Делиберативный подход критикуют еще по тем соображениям, что выдвигаемая его приверженцами цель – содействие согласию – основывается на чрезмерно оптимистических посылках относительно власти. Согласие одного есть гегемония другого, и хотя ненавязанный консенсус и может быть достижим в некоем идеальном мире или «речевой ситуации»[8], в мире реальном властные отношения пронизывают собой поистине всякое людское взаимодействие.

Тезис о вездесущности властных отношений двояким образом искажает ситуацию: он не проводит различие между отдельными способами осуществления власти и смешивает верное наблюдение о пронизанности властью всей коллективной жизни с неправомерным утверждением, будто вся коллективная жизнь сводима к властным отношениям. Признание вездесущности власти не равнозначно согласию с тем, что вся власть одинакова или что какие-то способы сосуществования с нею не могут быть лучше других. И говорить о том, что властными отношениями полнятся столь разные сферы деятельности, как работа, семья и церковь, не значит отрицать, что во всех этих сферах, помимо осуществления власти, происходят и другие вещи. Часто, а, пожалуй, и неизбежно, с властными отношениями бывает сопряжено производство товаров и услуг, равно как и близкие отношения, привязанность, образование и духовное служение. Но сами по себе эти виды активности не есть властные отношения.

Важные проблемы встают перед теоретиками демократии в связи с поисками механизмов, которые бы позволили как можно лучше регулировать властные аспекты взаимодействия людей и при этом бы сводили к минимуму вмешательство в другие формы человеческой активности. Вместо того чтобы видеть в демократии средство обнаружения или выработки общего блага, ее, таким образом, можно понимать как механизм для управления властными аспектами той деятельности, в которую вовлечены люди, придерживающиеся собственных – индивидуальных или совместных – представлений о благе. В этом смысле демократия есть подчиненное или обуславливающее благо, а творческий вызов состоит в том, чтобы найти способы демократически структурировать властные отношения, одновременно максимально ограничивая вмешательство в те виды блага высшего порядка, к которым стремятся люди. Для решения этой задачи требуется, как минимум, усилить вовлеченность в процесс принятия решений тех, кого затрагивают его результаты, а также открыть простор для значимой – пусть даже «лояльной» - оппозиции со стороны тех, на ком неблагоприятным образом сказываются принимаемые решения. Совершенных принципов принятия решений не существует, и некоторая доля навязывания присутствует во всех коллективных решениях. Именно потому у проигравших могут быть основания стремиться достичь иного результата в будущем. Из этого следует, что, хотя теоретики демократии уделяют правам оппозиции недостаточное внимание[9], эти права обладают для демократической политики самостоятельной ценностью, не зависящей от ценности широкоохватного участия. В той мере, в какой приверженность данному принципу основывается на идее общего блага, его суть лучше всего выражает определение Н. Макиавелли, который видел в нем то, что безраздельно признается всеми теми, кто хочет избежать чьего бы то ни было господства над собой[10].