Недостаток ясного видения у Горбачёва привело к тому, что в ходе кризиса 1990-1991 гг. он был подхвачен событиями. Он доказал, что был мастером уравновешивания консервативных и реформаторских тенденций в партии. И это помогло ему оставаться у власти, проводя в то же время радикальную программу. Однако, когда он сам должен был принять твердое решение о природе реформ, которых он хотел, он не смог сделать это. В критический момент он оказался неспособным изменить видение. Оказавшийся в конце 90-х годов перед выбором - полный переход к свободному рынку или реформированная централизованная плановая экономика, он не смог принять решение. Столкнувшись с вопросом, использовать ли силу для сохранения единства Советского Союза, он пришел в смятение. В решающий момент его видение оказалось несостоятельным. Оно не было продуманным. В августе 1991 г. лидеры советских республик определяли ход событий, особенно Борис Ельцин - новоизбранный президент Российской Республики. Горбачёв не смог адаптироваться к ситуации, в которой его видение оказалось несостоятельным.

Возможной причиной того, что видение Горбачёвым реформированного коммунизма оказалось таким неудачным, была его идеалистическая риторика, скрывавшая основные мотивы. Мотивом объявления перестройки стало понимание того, что без существенной экономической реформы, Советский Союз не будет способен сохранить военный паритет с США. Однако первые попытки незначительных экономических реформ привели Горбачёва к необходимости процесса политических реформ в самой партии, с целью создать новую элиту, открытую для перемен. Демократические настроения в какой - то степени служили маской для больших властных амбиций.

По-видимому, неопознанные амбиции иногда существуют на глубине благородного видения. Это подтверждает опыт Льва Карпинского, журналиста, ставшего редактором либеральной газеты “Московские новости" в конце 80-х годов. На вершине популярности Горбачёва в 1988 г., когда демократическая реформа представлялась возможной, Карпинский восстановил членство в партии. Как он говорил позднее, он принял решение вновь вступить в партию, отчасти потому, что верил, что только с помощью самой партии можно изменить систему. В то же время, говорил он, его мотивы были также и эгоистическими: он хотел построить заново свою карьеру.

Карпинский признавал, что карьеризм являлся скрытым мотивом многих членов Коммунистической партии: их убеждения были тесно переплетены с их амбициями. Об этом свидетельствует многое: желание руководителей партии сохранить свою власть, естественно, осложняло им проверку своих мечтаний на подлинную честность.

2. Процессы демократизации в России

Советский Союз прекратил свое существование в конце 1991 г. Ельцин пришел к власти в России как руководитель коалиции националистических и демократических сил. В конце 1991 г. было очень трудно различить эти группы и идеи. И только при проведении либерально-экономической программы Гайдара с января 1992 г. эти различия стали явными. Либеральные политики и экономисты, руководившие первым правительством Ельцина, стремились трансформировать российскую систему государственного планирования в либерально-рыночную экономику так быстро, насколько это возможно.

Под влиянием политики “шоковой терапии", введенной в Польше в 1989-1991 гг., и западных экономистов, таких как Джеффри Сакс, российские политики предложили амбициозную программу приватизации. Это вызвало неудержимую оппозицию, и не только со стороны старых коммунистов. Националисты, которые первоначально породили Ельцина, были очень озабочены социальной ценой либерализации и процессом вестернизации.

В зачаточном состоянии институты нового российского государства существовали и до 1991 г. Затем полемика о программе приватизации и основном направлении российской политики привела в конце 1993 г. к противостоянию между Ельциным и парламентом. Победа Ельцина завершилась принятием новой конституции, которая в основном была составлена в пользу института президентства, но содержала также полный комплект сдержек и противовесов.

Сначала мир наблюдал за таким развитием с надеждой; казалось, что Россия наконец-то становится надежным членом международного сообщества. Складывалось впечатление, что есть доля правды в идеях Френсиса Фукуямы, который доказывал, что гегельянское пророчество об окончательного триумфа либерального государства осуществилось. Теперь, через восемь лет, после той важной зимы 1991-1992 гг., уже не очень ясно, был ли переход к либеральной демократии успешным. Без сомнения, окончательный приговор по этому вопросу будет вынесен только через десятилетия: восемь лет - очень короткий срок. На одном уровне, произошли важные изменения: была введена новая политическая система и постепенно возникает новая политическая культура; есть некоторые доказательства того, что российская экономика улучшается после катастрофического обвала в начале 90-х годов; у России есть свободные СМИ, а россияне привыкли слышать свободный обмен мнениями по любому вопросу. Однако если на одном уровне все в России изменилось, на другом уровне изменения ничтожны: учреждения по-прежнему управляются коррумпированными чиновниками; неофициальное взяточничество и коррупция, пронизывающие советскую систему, продолжают процветать и в новой эре; СМИ часто являются лишь каналом для декадентского материализма, которому население не в состоянии сопротивляться. Россия - это либо страна, колеблющаяся на пути вверх, либо коррумпированное государство на пути вниз.

Надежды начала 90-х годов должны быть перепроверены: мечта снова попадает под микроскоп. Существует определенная рефлексия, как на Западе, так и в России. Запад в какой-то степени навязал России собственные идеалы. У либерально-демократической мечты много плюсов: она обладает куда большими преимуществами по сравнению с коммунистическим видением, предшествовавшим ей. Теперь это уже несущественно. Существовало невысказанное предположение, что введение соответствующих политических институтов и экономических механизмов может создать свободное и стабильное общество. Конечно, это важно, но этого явно недостаточно.

3. Российская культура безответственности

Это никогда не было легким делом. Системы могут меняться быстро, но менталитеты куда изменяются медленнее. Последние работы по истории России высветили способ, с помощью которого Советский Союз породил характерную культуру. Люди привыкли пользоваться правильным идеологическим жаргоном: они научились “говорить по-большевистски". Если вы знали и соблюдали “правила игры", вы могли процветать. Сталинская система, сохранившаяся в большой степени и до 1988 г., породила нацию борцов за выживание: “Гомо советикус" был марионеткой, стрелочником, набором лозунгов и так далее. Но прежде всего это был борец за выживание”. Выражаясь языком Оруэлла, люди привыкли к двойному мышлению: “конформизм в общественных поступках, оппозиция в личных точках зрения” были нормой.

Привычное использование советской системой террора для достижения ее целей было совершенно очевидным фактором в формировании моделей “двойного мышления": люди боялись высказывать то, что они действительно чувствовали. В то же время централизованная экономика несла разрушительный нравственный эффект. Во-первых, лишенные частной собственности в любом мыслимом смысле, люди утратили дисциплинированность и ответственность; им не хватало личностного побудительного мотива для упорного труда. Во-вторых, отсутствие конкуренции и система фиксированных цен привела к отсутствию ответственности за низкокачественные товары. Результатом этого стала глубоко укоренившаяся культура цинизма и безответственности. Гости Советского Союза часто удивлялись контрасту между ухоженными личными квартирами и неряшливой общественной собственностью. Лишенные побудительных мотивов для честного труда на благо государства, люди не смущались красть у него. Этот вид разделения между общим и личным привел к расщеплению совести: у людей было чувство моральных обязательств по отношению к своим друзьям или группам, членами которых они являлись, но совсем немного такого же чувства по отношению к общественной собственности или общественным делам.