Второй фактор (впрочем, тесно связанный с первым) – это массовое обращение к исламскому фундаментализму молодежи, иногда весьма слабо знакомой с учением ислама, но убежденной в том, что он несет с собой моральную чистоту и социальную справедливость. По мнению некоторых исследователей, «фундаментализм… появился как возмездие за несостоятельность арабского национализма», не добившегося своих широко пропагандировавшихся в 50–70-е годы целей. Вместе с тем рост числа неконтролируемых властями мечетей (в Египте, например, их количество выросло с 14212 в 1964 г. до 26 тыс. в 1982 г.) сопровождался все более частыми выступлениями в них самопровозглашенных имамов, «обличавших упадок государства, коррупцию и обогащение новых элит». От Алжира до Средней Азии стали нередки захваты такими имамами (как правило, из молодых выпускников религиозных университетов Аль-Азхар в Каире, Зитуна в Тунисе, Карауин в Фесе), обычно с помощью боевиков экстремистских групп, официальных мечетей с целью вытеснения традиционных служителей культа, связанных с властями. Во многом это объяснялось тем, что «урбанизированная и образованная молодежь ощущала себя социально деклассированной» в связи с кризисными явлениями в экономике многих стран ислама с конца 70-х годов, свертыванием социальных преобразований в большинстве этих стран (в первую очередь в Египте, Алжире, Тунисе), резким сокращением рабочих мест и возрастанием комплекса социокультурной и прочей неполноценности по отношению к Западу12.

Все это также можно отнести к последствиям неоколониалистской политики Запада в отношении мусульманского Востока, не оставлявшей (или оставлявшей крайне мало) места для социального самовыражения, свободного выбора и самостоятельной политической активности наиболее подготовленных (по самым современным критериям) и наиболее дееспособных сил мусульманского общества Востока. В некоторой степени эта проблема находила свое решение в расширении масштабов трудовой миграции мусульман на Запад. Но, во-первых, подавляющее большинство из примерно 2,5 млн. мусульман-иммигрантов в США и 15 млн. в Западной Европе не являются наиболее квалифицированными и подготовленными представителями своих народов и выполняют на чужбине обычно тяжелую и низкооплачиваемую работу. Во-вторых, даже те, кто представляет элиту своих стран и попал на Запад в ходе печально известной «утечки умов», страдает от различного рода ограничений, преследований, фактического неравенства, расизма и шовинизма13.

В такой обстановке исламо-экстремизм, постепенно заменявший собой более умеренные направления фундаментализма, имел не только социальные и религиозные корни. Определенную роль в его возникновении и формировании сыграли идеи вытесненного им же национализма (антизападного – во всех случаях, а также антисоветского, а теперь и антиамериканского в Афганистане, антиизраильского в Палестине, антифранцузского в Алжире). Еще более важным было воздействие извне. Вмешательство США в дела шахского Ирана, например, породило в основном антиамериканскую направленность иранской революции 1978–1979 гг. Влияние послереволюционного Ирана, в свою очередь, очень многое определяет для шиитов Ливана и Ирака, в то время как фундаменталисты Судана и Саудовской Аравии замешаны в дела своих единомышленников в Египте и Алжире. Есть также сведения о значительных (хотя и тайных) усилиях США (по крайней мере, в 80–90-е годы) по финансированию (с целью манипулирования в своих интересах) самых разных исламо-экстремистских и фундаменталистских движений от Алжира и Боснии до Афганистана и Чечни. Однако 11 сентября 2001 г. достаточно убедительно продемонстрировало опасность и несостоятельность подобной политики. К сожалению, оптимального варианта более разумной и взвешенной политики пока не найдено. Попытка просто купить исламо-экстремистов вряд ли будет эффективной, ибо является всего лишь вариантом неоколониалистского отношения к Востоку и его проблемам. Кардинального изменения этого отношения и решения этих проблем США, очевидно, пока не хотят по соображениям прежде всего финансово-экономическим (так как это потребует непомерных даже для США затрат), а также не желая поступаться своим престижем и господствующим положением единственной сверхдержавы, не собирающейся соблюдать равноправие в отношениях с кем бы то ни было14.

США, начав военную операцию против талибов в Афганистане, о причастности которых к делам бен Ладена и «Аль-Каиды» у них, очевидно, должны были быть достоверные сведения ввиду связи спецслужб США с организацией самых разных вооруженных движений в регионе (возможно, и с самой «Аль-Каидой»), вместе с тем взяли курс на расширение своего военного присутствия где только возможно, включая Среднюю Азию и Закавказье, а также – на запугивание таких стран, как Ирак, Иран, Сирия, Ливия, Судан, Йемен. Проводя линию на обвинение в «поддержке терроризма» всякого, чья политика США не устраивает по тем или иным причинам, Вашингтон фактически взял курс на сугубо силовое решение проблемы. Но этот курс вряд ли имеет перспективы, так как он не ослабляет, а объективно усиливает исламо-экстремизм и исламский терроризм, провоцируя во всем мусульманском мире рост соответствующих настроений и укрепляя там позиции тех сил, которые организовали события 11 сентября 2001 г. и, между прочим, получили моральную поддержку слишком многих мусульман в самых разных странах. Конечно, удары по исламо-экстремистскому подполью на Западе и по странам, где экстремисты находят (или теоретически могут найти) поддержку, дадут какие-то результаты. Но проблемы они не решат, ибо многообразных и глубоких корней исламо-экстремизма не уничтожат. К тому же США и их ближайшие союзники не проявили особого интереса даже к познанию и, тем более, к пониманию этих корней.

Вследствие этого мусульманская составляющая противостояния Запад – Восток в полной (может быть, даже в большей, чем раньше) мере сохранит свое значение. Судя по всему, в Западной Европе отдают себе отчет в этом. Поэтому и Париж, и Лондон, да и некоторые другие европейские центры стараются проводить более мягкую линию восточной политики, делая упор на формальное равноправие, экономическое, техническое и культурное сотрудничество со своими бывшими колониями, заботу об их просвещении, так же как и об устройстве у себя выходцев из этих колоний в качестве трудовых мигрантов, учащихся, стажеров. Но пока что все эти меры принципиально мало что меняют.

Слишком давно сложившееся противостояние Востока и Запада не позволяет выходцам из стран ислама по-настоящему включиться в жизнь Западной Европы и Северной Америки. Часто сталкиваясь с различными ограничениями, ксенофобией, расизмом и нетерпимостью (в том числе религиозной), не находя ни жилья, ни работы, они вполне логично превращаются в разъяренных маргиналов, тем более что ожидали встретить в богатых и сытых странах совсем другой прием. Причем это в равной мере относится и к нелегальным, и к вполне законно прибывшим мигрантам. В подобной ситуации возникает среда, благоприятная для преступности, а часто – для исламо-экстремизма и терроризма, особенно тогда, когда недовольные элементы соответствующей диаспоры на Западе устанавливают политические и прочие контакты с соотечественниками на родине. Таким путем мусульманские диаспоры, обычно более сплоченные и лучше организованные, более зажиточные и политизированные, становятся источником финансовых средств и подготовленных кадров для террористических групп исламо-экстремистов. Недоверие к мусульманам и страх перед ними на Западе, особенно после 11 сентября 2001 г., распространившись на всех мусульман, включая интеллигенцию и предпринимателей, лишь стимулируют негативный процесс перехода к терроризму бывших националистов, фундаменталистов и даже ранее более терпимых мусульман, придерживавшихся левых или либеральных взглядов.