И все же сторонники пропорционального представительства утверждают, что сильное правительство (если под силой понимать способность «проталкивать» те или иные программы) еще не есть хорошее правительство, поскольку уж слишком часто такие правительства имеют возможность уходить от своей ответственности перед парламентом. Скорее наоборот, сильным правительством, по их убеждению, следует считать то, которое пользуется общественной поддержкой. Именно этому критерию и соответствуют коалиционные правительства, имеющие куда более широкую электоральную базу, нежели однопартийные правительства. К тому же, под «стабильностью» государственного управления лучше всего понимать преемственность в деятельности нескольких правительств подряд, а отнюдь не способность одного правительства продержаться до конца своего срока правления. Коалиционному правительству (в котором одна или несколько партий могут оставаться у власти на протяжении нескольких периодов правления, хотя и в разном составе) легче справиться с такой задачей, нежели правительству однопартийному, состав и приоритеты которого меняются всякий раз при переходе власти от партии к партии.

Все это так, но все же трудно удержаться от впечатления, что в дискуссиях об избирательной реформе значение избирательных систем в принципе преувеличено. Нужно понимать, что выборы являются лишь одним из многих факторов, определяющих политический процесс, возможно, даже не самым главным. Само воздействие избирательных систем на политическую жизнь государства обусловлено целым рядом иных факторов: политической культурой, партийной системой, теми экономическими и социальными условиями, в которых осуществляется политика. Кстати сказать, нельзя ведь согласиться и с тем, что коалиционные правительства всегда хуже однопартийных. Пусть в Италии коалиции и в самом деле слабы и недолговечны, но в Германии они всегда порождали вполне стабильное и эффективное управление. Да и мажоритарные системы не всегда плохи: хотя при них и в самом деле курс государства подчас меняется от правительства к правительству, но нередко можно видеть и полную преемственность между ними. Так, в 1950—1960-е годы государственная политика Великобритании отличалась совершенно необыкновенной последовательностью, и это при том, что у власти чередовались консерваторы и лейбористы: обе партии были близки к позициям кейнсианской социал-демократии. Наконец, весьма неясно, в чем же, собственно говоря, «вред» той или иной избирательной системы. При печально известной политической нестабильности Италии, причину чего усматривают в том, что некогда здесь существовала система выборов по партийным спискам (в настоящее время отмененная), страна как-никак продемонстрировала совершенно устойчивый рост после Второй мировой войны (уж Север Италии точно) и сегодня занимает третье место по уровню жизни среди государств ЕС.

3. ГОЛОСОВАНИЕ

Значение выборов не подлежит сомнению. Самое малое, они дают обществу пусть хотя бы формальную возможность оказывать влияние на политический процесс и как-то определять, прямо ли или косвенно, кто именно будет распоряжаться государственной властью в ближайшей перспективе. В этой связи можно сказать так: когда говорят о выборах, говорят о результатах, о победителях и побежденных. Всему этому подыгрывают СМИ, которые с помощью опросов общественного мнения все больше превращают выборы в своего рода гонки. Политикам и политологам, однако, происходящее ни капли не мешает утверждать, что избирательный процесс на самом деле исполнен более глубокого смысла, что это наглядная демонстрация народного волеизъявления: короче, «народ сказал свое веское слово». Не заставляют себя долго ждать и политические комментаторы с заявлениями вроде «выборы отразили явный сдвиг в настроениях общества». Проблема лишь в том, что все заявления такого рода совершенно субъективны, ибо любая попытка «вчитать» в выборы или «вычитать» из них какой-то смысл есть дело, сопряженное с немалым риском. Народ-то, может быть, и впрямь сказал свое веское слово, вот только как уяснить, что именно это веское слово означает? Вообще проблемы такого рода изначально связаны с неопределенностью понятия «общественный интерес». Если таковой и впрямь существует, то под ним, наверное, следует понимать «общие интересы» — интересы всех граждан. Это нечто такое, что Ж.-Ж. Руссо называл «общей волей», под каковой он понимал волю всех граждан, как она проявлялась бы, действуй каждый человек бескорыстно. Все это, однако, уж как-то очень непросто понять с практической стороны. Простой факт заключается в том, что в жизни люди не поступают бескорыстно и в соответствии с «общей волей»; нет, следовательно, и существующего отдельно от людей «общественного интереса». Не следует поэтому так уж сильно доверяться таким абстракциям, как «общество» или «электорат». Нет электората как такового, — есть совокупность избирателей, каждый со своими интересами, симпатиями, взглядами и т.д. Поэтому в лучшем случае результаты выборов отражают предпочтения большинства или, скажем так, некоторого множества избирателей, но даже и в этом случае в точности уяснить, «что они имели в виду», есть проблема практически неразрешимая.

Неразрешима она потому, что наука до сих пор не знает, почему избиратели голосуют так, а не иначе. Голосование, с виду такое простое действие, на самом деле определяется комплексом факторов — сознательных и бессознательных, рациональных и иррациональных, эгоистических альтруистических. Поэтому мы всегда располагаем лишь частичными объяснениями, которые необходимо дополнять целым рядом уточнений. Взять, к примеру, так называемую экономическую теорию демократии, выдвинутую Энтони Даунзом (Anthony Downs), где постулируется, что на выборах избиратели выбирают партии примерно так же, как покупатель выбирает товар или услугу, то есть под действием момента чисто личной заинтересованности; партия, победившая на выборах, следовательно, вправе заявить, что ее политика полнее всего отвечает интересам наибольшей группы избирателей.

Не следует, однако, забывать, что «покупая» политику, избиратели куда хуже покупателей осведомлены относительно «качества товара» да еще и находятся под воздействием таких «иррациональных» факторов, как привычка, социальное окружение, имидж партий и личность лидеров. Кроме того, избирательный успех партий, продолжая аналогию, зависит не столько от качества выставленного на продажу «товара», сколько от способа «продажи» — от рекламной поддержки, агитации, пропаганды и так далее. Коль скоро это так, результаты выборов чаще всего, может быть, отражают не столько интересы основной массы избирателей, сколько различия в финансовых возможностях партий.

Следующая и, наверное, еще более сложная проблема состоит в том, что ни один избирательный механизм не отражает всего разнообразия предпочтений избирателей. Американский экономист Кеннет Эрроу (Kenneth Arrow) представил эту проблему в терминах своей «теоремы невозможности». В работе «Социальный выбор и индивидуальные ценности» он обратил внимание на проблему, как он это сформулировал, «перехода предпочтений», возникающую, если избирателям дать возможность высказаться в пользу нескольких кандидатов и вариантов политики, а не одного. Оказывается, недостаток однозначного выбора заключается не только в том, что это довольно грубое средство — выбор по принципу «все или ничего», — но также и в том, что во многих случаях ни один отдельный кандидат или вариант политики не набирают большинства. Скажем, за кандидата «А» отдано 40% голосов, за «В» — 34 и за «С» — 26%. Вроде бы все ясно, однако картина усложняется, если мы учтем второй ряд предпочтений избирателей.