На наш взгляд, у обоих авторов наметился очевидный разрыв с классической традицией геополитики, который отнюдь не способствует идентификации самой дисциплины и влечет за собой смешение предметных полей и понятийного аппарата различных дисциплин. Геополитика становится синонимом «мировой политики» (что, по существу, не одно и то же) и может быть отождествлена с глобалистикой – исследованием наиболее глобальных всемирных процессов. Но это подмена понятий, которая может дезориентировать читателя, когда ему преподносят «геополитику без географии», когда модным термином пытаются охватить привычные формы дискурса и виды исследований. По своей словопонятийной структуре «геополитика» есть синтез представлений о «географическом» и «политическом», а не «глобальном» и «политическом».

Научный статус геополитики – также один из ключевых вопросов, вызывающих споры в среде политологов и социальных мыслителей. Следует называть геополитику наукой или нет? За сто с небольшим лет ее существования специалисты так и не пришли к единому мнению. Нет единства и определенности в этом вопросе и сегодня. Обращение к классикам геополитики тоже не всегда способно развеять существующие сомнения.

Шведский ученый Р. Челлен, один из «отцов-основателей» геополитики, в начале ХХ столетия определил ее как «науку о государстве как географическом организме, воплощенном в пространстве». В 30-х годах ХХ столетия представители ведущей в то время Мюнхенской школы геополитики, созданной К. Хаусхофером, вели жаркие дискуссии о том, представляет ли эта дисциплина особую науку со своей предметной сферой или это только метод осмысления истории и политики, группирующий факты под определенным углом зрения. Сам Хаусхофер колебался, то называя ее, вслед за Челленом, одной из «наук о государстве», то объявляя вовсе «не наукой, а подходом, путем к познанию». Второй (после К. Хаусхофера) по влиянию немецкий геополитик и первый глава германского Геополитического общества А. Грабовски на протяжении всей своей творческой деятельности отстаивал точку зрения, согласно которой геополитика выступает в качестве «метода» и «средства познания» политических явлений, но ни в коем случае не науки. На руку такой интерпретации геополитики работала и крайняя эклектичность ее материала, включающего данные таких наук, как география, история, демография, этнография, религиоведение, экология, военное дело, социология, политология и др. Естественным следствием такой эклектичности могла стать и эклектичность дефиниций данной дисциплины.

Типичным примером являются многочисленные определения геополитики, которые дает А. Дугин (при всем уважении к автору, который, на наш взгляд, «открыл» геополитику для отечественного читателя и больше других сделал для ее популяризации в стране). По его мнению, геополитика – «это мировоззрение, и в этом качестве ее лучше сравнивать не с науками, но с системами наук». Здесь же: «геополитика – это мировоззрение власти, наука о власти и для власти», «краткий справочник властелина», «учебник власти», «не претендуя на научную строгость, геополитика на своем уровне сама определяет, что обладает для нее ценностью, а что нет», наконец, «геополитика – это наука править». Таким образом, и после обращения к работам специалистов, признаваемых «классиками жанра», вопрос - «Наука ли геополитика? – остается открытым.

Известно, что вопрос о научности составляет «головную боль» любой обществоведческой дисциплины: речь идет о самой возможности научного познания общества. И геополитика здесь не исключение. С точки зрения методологии науки подлинно научным является лишь такое знание, которое способно открывать законы изучаемой действительности. Для геополитики это не те международные правовые акты, которыми, по задумке их творцов, должно руководствоваться международное сообщество, а существенные, устойчивые, необходимые и повторяющиеся связи и отношения между явлениями и процессами политической действительности, а также политической действительности и среды ее существования и развития. Конечно, наука может преследовать и промежуточные цели – обнаруживать новые факты, описывать их, классифицировать. Но считать свой долг окончательно выполненным она может только тогда, когда объяснит происходящее, обнаружит за всеми явлениями некий закон; образно говоря, некое «правило поведения» данных явлений. Нетрудно заметить, что вся деятельность человека основывается на глубоком убеждении в ненарушимости этих правил.

А существуют ли такие правила в политике? На первый взгляд может показаться, что политические явления уникальны и неповторимы (а ведь повторяемость – важный признак закономерности и главный фактор ее обнаружения), как уникальны и неповторимы были Александр Великий или Наполеон. В действительности же уникальность отнюдь не абсолютна: уникальное мирно сосуществует с общим и повторяющимся. Уникальное – не вещь сама по себе, а всего лишь набор индивидуализирующих признаков явления, наряду и в связи с которыми существуют и другие признаки – общие, повторяющиеся признаки рода, к которому данное явление принадлежит. То есть уникальное в общественной жизни, в том числе и в политике не исключает повторяющегося.

Именно такие повторяющиеся зависимости в политической жизни общества и пытались обнаружить многие ученые и тем самым сформулировать законы геополитики. Не все попытки подобного рода можно считать успешными. Более того, есть примеры формулирования законов взаимоисключающего характера. Так, основной закон геополитики, сформулированный английским ученым Х. Маккиндером, гласит: «Тот, кто контролирует Восточную Европу, доминирует над Хартлендом («срединной землей» Евразии); тот, кто доминирует над Хартлендом, доминирует над Мировым островом (Евразией); тот, кто доминирует над Мировым островом, доминирует над миром». Отсюда и неоднократные попытки завоевать Хартленд, наблюдаемые в истории. Этому закону противоречит другой «основной» закон геополитики, сформулированный американским ученым Н. Спайкменом: «Тот, кто доминирует над Римлендом (гигантской дугой побережья евразийского континента), доминирует над Евразией; тот, кто доминирует над Евразией – держит судьбу мира в руках». Сегодня, когда контроль над миром уже не так строго связан с географическим, территориально-пространственным контролем, такие законы могут восприниматься не более чем умозрительные конструкции.

Вместе с тем в геополитике можно обнаружить куда более содержательные, а главное, адекватные действительности, попытки обнаружить зависимости между географическими и политическими явлениями. И, следовательно, внести некоторую упорядоченность, законосообразность в кажущийся на первый взгляд хаотичным политический процесс. Это, во-первых, уже издавна замеченное стремление каждого государства привести свою территорию в соответствие с естественными границами, обеспечивающими его максимальную защищенность. Примечательно суждение Х. Маккиндера о географических границах Российской империи: «Трезво понимая пределы своего могущества, правители России расстались с Аляской, ибо для русской политики является фактически правилом не владеть никакими заморскими территориями» («Географическая ось истории», 1904). Во-вторых, существует прямая зависимость между политическим влиянием государства на международной арене и его способностью контролировать важные географические стратегические ресурсы – водные артерии, проливы, каналы, шельфы, территории, богатые полезными ископаемыми. В-третьих, существуют так называемые «законы экспансии». Ф. Ратцель в начале ХХ века сформулировал семь таких законов. Они отнюдь не равноценны по своему содержанию, однако же очевидно, что каждая великая держава пытается распространить свое влияние на такую территорию, на которую ей позволяет это сделать ее военная, экономическая, политическая, культурная и иная мощь. «Законы Ратцеля» созвучны идеям, высказанным Н. Бердяевым в «Философии неравенства». Бердяев пишет, что «государство по природе своей стремится выйти за рамки замкнутого национального государства… Большие нации, сознавшие свою миссию в мире, стремятся образовать империалистическое государство, которое выходит за пределы бытия национального… Для наций малых и слабых национальный вопрос есть вопрос освобождения и независимости, вопрос образования или сохранения национального государства. Для наций больших и сильных национальный вопрос есть вопрос мировой мощи и мировой миссии, вопрос образования и расширения империалистического государства» . Иными словами, имперский дух и экспансионизм есть «крест и судьба» всякого великого народа, всякого великого государства. Мировая история, в том числе история ХХ столетия и даже современность дает немало подтверждений этому правилу.