Так какие же внутренние радости может предложить карьера «политика» и какие личные предпосылки для этого она предполагает в том, кто ступает на данный путь?

Прежде всего, она дает чувство власти. Даже на фор­мально скромных должностях сознание влияния на лю­дей, участия во власти над ними, но в первую очередь — чувство того, что и ты держишь в руках нерв истори­чески важного процесса, — способно поднять профессио­нального политика выше уровня повседневности. Однако здесь перед ним встает вопрос: какие его качества дают ему надежду справиться с властью (как бы узко она ни была очерчена в каждом отдельном случае) и, следовательно, с той ответственностью, которую она на него возлагает? Тем самым мы вступаем в сферу этических вопросов, ибо именно к ним относится вопрос, каким надо быть человеку, дабы ему позволительно было воз­ложить руку на спицы колеса истории.

Можно сказать, что в основном три качества явля­ются для политика решающими: страсть, чувство ответ­ственности, глазомер. Страсть — в смысле ориентации на существо дела (Sachlichkeit): страстной самоотдачи «делу», тому богу или демону, который этим делом пове­левает. Однако одной только страсти, сколь бы подлинной она не казалась, ещё, конечно, недостаточно. Она не сделает вас политиком, если, являясь служением «делу», не сделает ответственность именно перед этим делом главной путеводной звездой вашей деятельности. А для этого — в том-то и состоит решающее психоло­гическое качество политика — требуется глазомер, спо­собность с внутренней собранностью и спокойствием поддаться воздействию реальностей, иными словами, требуется дистанция по отношению к вещам и людям. «Отсутствие дистанции», только как таковое, — один из смертных грехов всякого политика, — и есть одно из тех качеств, которые воспитывают у нынешней интеллекту­альной молодежи, обрекая ее тем самым на неспособ­ность к политике. Ибо проблема в том и состоит: как можно втиснуть в одну и ту же душу и жаркую страсть, и холодный глазомер? Политика «делается» головой, а не какими-нибудь другими частями тела или души. И все же самоотдача политике, если это не фривольная ин­теллектуальная игра, но подлинное человеческое дея­ние, должна быть рождена и вскормлена только стра­стью. Но полное обуздание души, отличающее страстного политика и разводящее его со «стерильно возбуждёным» политическим дилетантом, возможно лишь благодаря привычке к дистанции – любом смысле слова. «Сила» политической «личности» в первую оче­редь означает наличие у нее этих качеств.

И потому политик ежедневно и ежечасно должен одолевать в себе совершенно тривиального, слишком «человеческого» врага: обыкновеннейшее тщеславие, смертного врага всякой самоотдачи делу и всякой дис­танции, что в данном случае значит дистанции по отно­шению к самому себе.

Тщеславие есть свойство весьма распространенное, от которого не свободен, пожалуй, никто. А в академи­ческих и ученых кругах — это род профессионального заболевания. Но как раз что касается ученого, то дан­ное свойство, как бы антипатично оно ни проявлялось, относительно безобидно в том смысле, что, как правило, оно не является помехой научному предприятию. Совер­шенно иначе обстоит дело с политиком. Он трудится со стремлением к власти как необходимому средству. По­этому «инстинкт власти», как это обычно называют, действительно относится к нормальным качествам политика. Грех против святого духа его призвания начи­нается там, где стремление к власти становится недело­вым (unsachlich), предметом сугубо личного самоопья­нения, вместо того чтобы служить исключительно «делу». Ибо в конечном счете в сфере политики есть лишь два рода смертных грехов: уход от существа дела (Unsach-lichkeit) и — что часто, но не всегда то же самое — безответственность. Тщеславие, то есть потребность по возможности часто самому появляться на переднем плане, сильнее всего вводит политика в искушение совер­шить один из этих грехов или оба сразу. Чем больше вынужден демагог считаться с «эффектом», тем больше для него именно поэтому опасность стать фигляром или не принимать всерьез ответственности за послед­ствия своих действий и интересоваться лишь произве­денным «впечатлением». Его неделовитость навязывает ему стремление к блестящей видимости власти, а не к действительной власти, а его безответственность ведет к наслаждению властью как таковой, вне содержатель­ной цели. Ибо хотя или, точнее, именно потому, что власть есть необходимое средство, а стремление к вла­сти есть поэтому одна из движущих сил всякой поли­тики, нет более пагубного искажения политической силы, чем бахвальство выскочки властью и тщеславное само­любование чувством власти, вообще всякое поклонение власти только как таковой. «Политик одной только вла­сти», культ которого ревностно стремятся создать и у нас, способен на мощное воздействие, но фактически его действие уходит в пустоту и бессмысленность. И здесь критики «политики власти» совершенно правы. Внезап­ные внутренние катастрофы типичных носителей подоб­ного убеждения показали нам, какая внутренняя сла­бость и бессилие скрываются за столь хвастливым, но совершенно пустым жестом. Это — продукт в высшей степени жалкого и поверхностного чванства в отношении смысла человеческой деятельности, каковое полностью чужеродно знанию о трагизме, с которым в действи­тельности сплетены все деяния, и в особенности — дея­ния политические.

Исключительно верно именно то, и это основной факт всей истории (более подробное обоснование здесь невоз­можно), что конечный результат политической деятель­ности часто, нет — пожалуй, даже регулярно оказывался в совершенно неадекватном, часто прямо-таки парадок­сальном отношении к ее изначальному смыслу. Но если деятельность должна иметь внутреннюю опору, нельзя, чтобы этот смысл — служение делу — отсутствовал. Как должно выглядеть то дело, служа которому, поли­тик стремится к власти и употребляет власть, — это вопрос веры. Он может служить целям национальным или обще­человеческим, социальным и этическим или культурным, внутримирским или религиозным, он может опираться на глубокую веру в «прогресс» — все равно в каком смысле — или же холодно отвергать этот сорт веры, он может притязать на служение «идее» или же намере­ваться служить внешним целям повседневной жизни, принципиально отклоняя вышеуказанное притязание, — но какая-либо вера должна быть в наличии всегда. Иначе — и это совершенно правильно — проклятие нич­тожества твари тяготеет и над самыми, по видимости мощными, политическими успехами.

Заключение.

Политика есть мощное медленное бурение твердых пластов, проводимое одновременно со страстью и холодным глазомером. Мысль, в общем то, правильная и весь исторический опыт подтверждает, что возможного нельзя было бы достичь, если бы в мире снова и снова не тянулись к невозможному. Но тот, кто на это способен, должен быть вождем, мало того, он еще должен быть — в самом простом смысле слова – героем. И даже те, кто не суть ни то, ни другое, должны вооружиться той твердостью духа, которую не сломит и крушение всех надежд; уже теперь они должны вооружиться ею, ибо иначе они не сумеют осуществить даже то, что возможно ныне. Лишь тот, кто уверен, что он не дрогнет, если, с его точки зрения, мир окажется слишком глуп или слишком подл для того, что он хочет ему предложить; лишь тот, кто вопреки всему способен сказать «и все таки!»,— лишь тот имеет «профессиональное призвание» к политике…