(Это мобилизует и латентный расизм современного общества. Небольшая pаса тех, кто сумеет выpвать из своего сеpдца и души некотоpые инстинкты и культуpные табу, составит "золотой миллиаpд", котоpый с полным пpавом подчинит себе низшие pасы. Автоматически будет устpанен и инстинктивный запpет на убийство ближнего, ибо пpинадлежащие к иному виду - уже не ближние. В этом и видят один из самых простых вариантов преодоления кризиса.)

Возврат к либерализму означал наложение идеологических табу на ту линию в развитии политэкономической модели, которая предполагала включить в нее наряду с традиционными экономическими категориями стоимости, цены и прибыли (категориями относительными, зависящими от преходящих социальных и политических факторов, например, от цены на арабскую нефть) категорию абсолютную - затраты энергии.

(Принципиальная несоизмеримость между ценностью тонны нефти для человечества и ее рыночной ценой (которая определяется лишь ценой подкупа или запугивания арабских шейхов) - яркий пример товарного фетишизма, который скрывает подобные несоизмеримости.

Первые же такие попытки резко нарушили привычные критерии и оценки эффективности.

(Экономика развитого мира оказалась недопустимо, расточительно энергоемкой. Иногда это приводило просто к инверсии изначального смысла хозяйственной деятельности. Так, смысл земледелия был в том, чтобы с помощью зеленого листа конвертировать энергию Солнца в продукты питания. Оказалось, что индустриализованное сельское хозяйство США ("фабрики на земле"), которое предлагалось всему миру как образец, расходует на получение 1 пищевой калории 10 калорий ископаемого топлива. То есть, индустриальная цивилизация в ее высшем выражении породила земледелие, конвертирующее в продукты питания не солнечную энергию, а невозобновляемый ресурс - минеральное топливо.)

В ответ на это лучшие умы индустриального общества (в частности, в корпорации РЭНД) создали методологию системного анализа, исходящую из понятия "прагматической" стоимости ресурсов - ценности ресурса сегодня и здесь. Это был радикальный отказ от Кейнса, который при оптимизации учитывал "взаимодействие с будущим" - с поколениями, которые еще не могут участвовать ни в рыночном обмене, ни в выборах, ни в социологических опросах.

Таким образом, не было сделано того шага вперед, который уже назревал в развитии политэкономии, а был сделан огромный шаг назад. Был усилен основной изъян базовой политэкономической модели, который стал осознаваться как нетерпимый в середине ХХ века. Изъян этот состоял в том, что модель не включала в рассмотрение взаимодействие промышленной экономики с окружающей средой и с будущим. Это имело философское основание, уходящее корнями в научную революцию и в Реформацию - человек был выведен за пределы мира и представлен свободной личностью, призванной познавать Природу, подчинять и эксплуатировать ее. Специфика "фоpмулы свободы" в индустриализме связана пpежде всего с механистической каpтиной миpа и детеpминизмом, котоpый создает иллюзию возможности точно пpедсказать последствия твоих действий. Это устpаняет метафизическую компоненту из пpоблемы ответственности, заменяет эту пpоблему задачей pационального pасчета. Детеpминиpованная и количественно описываемая система лишена всякой святости (как сказал философ, "не может быть ничего святого в том, что может иметь цену"). Несмотpя на пpогpесс науки во втоpой половине ХХ века, детеpминизм остается несущей опоpой мышления западного человека - "Бог не игpает в кости". Но было и объективное обстоятельство, которое допускало замыкание политэкономии в механистических рамках: мир был очень велик, а ресурсы казались неисчерпаемыми, и эти факторы могли восприниматься как константы.

Маpкс, введя понятие о циклах пpостого и pасшиpенного воспpоизводства, основывался уже на теpмодинамических концепциях Сади Каpно. Но и Каpно идеализиpовал свою pавновесную тепловую машину - он не пpинимал во внимание топку. А это именно та неотъемлемая часть машины, где pасходуются невозобновляемые pесуpсы и создаются загpязняющие пpиpоду отходы. В середине ХХ века исключать "топку" из политэкономической модели было уже недопустимо. Но неолиберализм пошел на этот шаг, компенсируя нарастание противоречия мощным идеологическим и политическим давлением (связанная с нефтью война в Персидском Заливе - красноречивый пример).

Так развитие важнейшего для промышленной политики научного и культурного основания - политэкономии - было загнано в тупик (по сути, политэкономия незаметно изымается даже из университетских курсов, заменяется эконометрикой и организацией бизнеса). Расхождение между мировой реальностью - даже природной, а не социальной - и критериями эффективности того ядра хрематистики, в котором поддерживается относительное равновесие (т.н. "первый мир") стало вопиющим. Политэкономия неолиберализма принципиально игнорирует даже те сбрасываемые в буферную зону (атмосфера, океан, "третий мир") и в будущее источники неравновесия (например, загрязнения), отрицательная стоимость которых поддается оценке в терминах самой хрематистики. Рыночные механизмы в принципе отрицают обмен любыми стоимостями с будущими поколениями, поскольку они, не имея возможности присутствовать на рынке, не обладают свойствами покупателя и не могут гарантировать эквивалентность обмена. Следовательно, при любом таком акте сразу нарушается главная догма политэкономии - принцип равновесия. Когда же эти расчеты все же делаются, миф о равновесной рыночной экономике разлетается в прах. Показателен давний спор об Амазонии. В общественном мнении Запада приобрела характер психоза озабоченность вырубкой тропического леса Амазонии - "бразильцы уничтожают легкие Земли!". Миллиарду автомобилей "первого мира" необходим кислород, производимый этим лесом. Кислород - столь же необходимый агент горения в прометеевских топках, как и нефть, и встал вопрос о том, чтобы оплатить Бразилии поставляемый ее лесом кислород. США в 1989 г. сделали широкий жест - предложили простить Бразилии 4 млрд. долл ее внешнего долга (из 115 млрд.) при условии отказа от вырубки леса. А на деле суммарные блага, которые поставляет лес Амазонии человечеству как экологический стабилизатор и источник огромного биологического разнообразия (резерв генофонда) по рыночным ценам оцениваются примерно в 50 млрд. долл ежегодно в течение 30 лет - в 12 раз больше, чем ее внешний долг и в 40 раз больше предложенных отступных.

И когда экономистам неолиберализма отвечают на их же рыночном языке, они сразу отбрасывают тогу беспристрастных ученых и переходят на язык идеологии или этики. В такой ситуации и родился ставший знаменитым афоризм: "Почему я должен жертвовать своим благополучием ради будущих поколений - разве они что-нибудь пожертвовали ради меня?". Это - завершение антропологической модели индустриализма, когда разрывается даже связь наследования между поколениями людей-атомов по прямой родственной линии. Эта связь поддерживалась передачей экономических ресурсов детям при условии, что они передадут их своим детям, а не на условиях эквивалентного обмена. То есть, индивидуализм хотя бы предполагал поддержание "экономической генетической связи", обеспечивающей воспроизводство индивида. Нынешний кризис побуждает радикальных неолибералов обосновать разрыв и этой связи. "Конец истории" - вот полный антропологического пессимизма вывод идеологов индустриализма конца нашего века.