Современная теория дискурса вместо анализа средств массовой информации как политического, социального и культурного феномена предлагает либо набор “примеров”, показывающих, как они осуществляют натурализацию идеологии и оперируют с доминантным дискурсом, либо общую картину “дискурсивной тотальности”, в которой СМИ – только один из элементов контекста. Дискурсивный анализ является не только интерпретирующим, но и мифологизирующим инструментом. Даже тогда, когда использующие его исследователи занимаются демифологизацией массовой коммуникации, они мыслят в логике мифа о “Великом сообществе”, в котором будут сняты все существующие ограничения и преодолено неравенство субъектов коммуникации, и мифа о “Величии электричества” как пути к достижению этого сообщества.

* * *

В современной теории дискурса массовая коммуникация служит одним из привилегированных объектов анализа: производимые и транслируемые средствами массовой коммуникации послания практически идеально ложатся в схему дискурсивного акта как акта применения власти, объективирования и даже реификации посредством идеологической интерпелляции членов аудитории.

В теории дискурса само собой разумеется, что антиредукционизм и антиэссенциализм, являющиеся ее отличительными чертами, позволяют выйти за ограниченные пределы марксистской теории идеологии, жестко детерминированной экономическими структурами и классовыми отношениями. Однако если автономный и целостный субъект социального действия рассматривается современными теоретиками как идеологический конструкт эпохи Просвещения, то идея деления общества на “властный блок” и противостоящие ему народные массы остается в полной неприкосновенности. Это позволяет анализировать идеологическую составляющую посланий средств массовой информации, исходя из тезиса о фрагментарном и децентрированном субъекте, производящем эти послания (а точнее, производимом ими). В результате, [c. 85] по справедливому замечанию Гаятри Спивак, имеет место “стратегическое использование позитивистского эссенциализма в совершенно очевидных политических целях” [16, р. 342]1.

Тем самым дискурсивный анализ массовой коммуникации сводится к разбору посланий, производимых средствами массовой информации. При этом до сих пор доминирует аналитическая схема, некогда с успехом использованная Роланом Бартом в “Мифологиях”: когда каждое отдельное послание рассматривается как особый, частный, “анекдотический” случай, подтверждающий общий тезис о том, что в процессе массовой коммуникации осуществляется деполитизация и натурализация идеологии, так что в результате “все в нашем повседневном быту обусловлено тем представлением об отношении человека и мира, который создает себе и нам буржуазия” [1, с. 267].

В работах последователей Р. Барта этот подход приобретает статус аксиомы. Так, Роджер Фоулер, занимаясь анализом “языка новостей”, постоянно и настойчиво подчеркивает, что этот язык – частный случай языка вообще, пропитанного невидимой, жесткой идеологией: “новости – это представление мира в языке; поскольку язык – это семиотический код, он навязывает всему, что представляет, определенную структуру ценностей, социальную и экономическую по своему происхождению; и новости, как и любой дискурс, с неизбежностью (курсив мой – А.Т.), конструируют по образцам все, о чем в них говорится” [9, р. 4]. Нетрудно заметить, что данное высказывание представляет собой цепочку тавталогий, в рамках которой “язык = дискурс = идеология”. Поскольку все аспекты высказывания – фонологический, лексический, семантический или прагматический – могут (и должны) нести идеологическую нагрузку, анализу подлежит любое произвольно взятое высказывание и любой произвольно взятый текст. Это Фоулер и демонстрирует своим читателям, с помощью газетных статей на самые разные темы, от проблем общественного порядка до контрацепции, причем подчеркивает, что “даже если не все [наблюдения] строго документированы, общая картина… является более чем убедительной” [9, р. 96].

По Фоулеру, СМИ поддерживают доминантный культурный порядок даже тогда, когда внешне ему противостоят. Например, статья, критикующая бездушие и бюрократизм государственных больниц в отношении пациентов, пишется в соответствии с нормами бюрократического управленческого дискурса, превращающего больных людей в “пациентов” и “случаи”, т.е. в безвольный объект для манипуляций.

Работа Фоулера – только один из многочисленных примеров, демонстрирующих, как осуществляется критика медийного дискурса. Сам Фоулер вынужден специально оговаривать, что инструменты дискурсивного анализа не следует применять механически, так как он требует постоянно учета внемедийного контекста, а также опыта и интуиции: “если и существуют трудности , то они связаны с контекстом, а не с лингвистическими техниками” [9, р. 90]. Однако, как показывают критические разборы различных типов дискурсов, используемых средствами массовой информации, эти трудности легко преодолимы, поскольку контекст воспринимается как носитель той же идеологии, что и текст. [c. 86]

Собственно, все дальнейшее развитие теории дискурса – переход от семиологии Барта к археологии дискурсивных практик Фуко, возникновение теории политического дискурса Н. Фейркло и особенно создание Лакло и Муфф теории дискурса, отрицающей наличие у объектов сверхдискурсивного значения – было направлено на слияние текста и контекста.

Так, у Лакло и Муфф дискурс и есть то первичное пространство, которое конституирует обьективность как таковую. В обществе просто отсутствует онтическое содержание, которое способно обеспечить его окончательную дифференциацию и “закрытие”. Гегемонистская тотализация представляет собой сложную игру с пустыми значениями, которым приписывается универсальное содержание, и всегда предполагает “конституирующее блокирование языка, которому требуется назвать нечто, что в принципе не называемое и само является условием функционирования языка” [12, р. 71]. Эта в принципе неназываемая “недостача” трактуется строго по Фрейду и Лакану как “недостача Бытия”, так что в конечном счете дискурс через конструирование социальных различий и приписывание им содержания выполняет онтологическую и онтическую функцию.

Нетрудно заметить, что на уровне “онтологической” теории дискурса СМИ выпадают из сферы анализа даже на уровне примеров. Объектом анализа становятся механизмы конструирования “больших идеологий” и движений, в которых СМИ – не более, чем механизм, через который может осуществляться конденсация универсалистского значения на пустом означающем или, наоборот, поддержание существующей системы дискурсивных дифференциаций, препятствующих созданию нового универсалистского фронтира.

Таким образом, дискурсивный анализ СМИ осуществляется с помощью либо слишком мелкой, либо слишком крупной оптики. Вместо анализа средств массовой информации как политического, социального и культурного феномена мы получаем либо набор “примеров”, показывающих, как они осуществляют натурализацию идеологии и оперируют с доминантным дискурсом, либо общую картину “дискурсивной тотальности”, в которой СМИ – только один из элементов контекста.