В практическом плане содержание российской внешней политики в 2000–2008 годах определяли два фактора.

Во-первых, это тенденции внутреннего развития, основным содержанием которых был поиск государством ответов на вызовы новейшего времени.

Во-вторых, общее состояние международной системы, все более активно сталкивающей «бильярдные шары» интересов ведущих государств мира. Общее нарастание анархии – явление в истории отнюдь не новое, однако, в отличие от предшествующих периодов, к исчезновению четких правил (происходящему буквально на глазах) добавилось объективное углубление всеобщей экономической взаимозависимости.

На протяжении первых лет нового века появлялось все больше признаков того, что мировая система совершает «полет в зоне турбулентности». Развивая в нашем контексте метафору, примененную американским автором Леоном Ароном к отношениям Россия – США, можно сказать, что самой глубокой «воздушной ямой» стало вторжение Соединенных Штатов и их союзников в Ирак в марте 2003-го. После этого акта, противоречившего не только международному праву, но и логике рационального поведения, стало окончательно ясно, что рассчитывать на установление сколько-нибудь стабильного порядка в мире не приходится. И теперь каждый волен искать источники усиления самостоятельно.

В полном соответствии с качеством международной среды принципом внешней политики России во все большей степени становилось наращивание своей относительной силы. Особенно если учитывать, что к середине нынешнего десятилетия у Москвы появились для этого моральные и физические ресурсы. Такое развитие событий неизбежно приводило к появлению конфронтационных элементов в поведении страны, что особенно заметно в тех регионах и сферах деятельности, где у России были и остаются конкурентные преимущества: прежде всего в энергетике, проблемах, связанных с управлением важнейшими институтами международной безопасности, и на постсоветском пространстве.

На каждом из участков, доступных для экспансии, Россия стремилась продвинуться как можно дальше. Отказываясь, как это стало общепринято, от догматичного отношения к действовавшим доселе принципам поведения. А поскольку Москва не ограничена рамками общих военно-политических блоков Европы и США, ее внешнеполитическая активизация неизбежно принимала формы откровенного бряцания оружием и демонстративных выпадов в адрес атлантических визави.

Таким образом, переход от эпохи холодной войны к какому-то новому статус-кво, характер которого еще не прояснился, продолжается. В таких условиях Российскому государству было бы рискованно начать полномасштабно «собирать камни», пытаясь выстроить новую систему взаимоотношений с внешними партнерами. Велика опасность попасть под удар со стороны тех, кто эти камни пока разбрасывает. Но время начала «сбора камней» важно не упустить[8].

2.2 Россия и международные институты

За годы президентства Владимира Путина «конкуренция» стала понятием, наиболее часто применяемым для характеристики окружающего мира. Так, оно неизменно присутствует в ежегодных посланиях президента Федеральному собранию, в высказываниях министра иностранных дел Сергея Лаврова и других официальных лиц. А главный идеолог российской политики Владислав Сурков прямо увязал конкуренцию с базовым, на его взгляд, понятием «суверенной демократии»: «Суверенитет – это открытость, это выход в мир, это участие в открытой борьбе. Я бы сказал, что суверенитет – это политический синоним конкурентоспособности».

Преобладание мотивов соперничества при определении тактики отношений с партнерами неминуемо толкает российскую власть (как, впрочем, и руководителей других держав) к необходимости ежедневно решать для себя «дилемму узника» (в теории игр так называется игра с ненулевой суммой, в которой игроки должны постоянно делать выбор, что выгоднее – сотрудничать друг с другом или предавать). И чем шире спектр вопросов, представляющих взаимный интерес, и выше степень институционализации отношений, пример чего мы находим в практике взаимодействия с государствами евро-атлантического сообщества, тем чаще требуется такое решение.

Именно по причине недоверия, царящего между «государствами-узниками», встречные инициативы России и стран Запада с целью пригласить друг друга к военно-политическому либо экономическому компромиссу оставались на протяжении последних лет без ответа. Одновременно движется к финалу процесс эрозии миропорядка холодной войны – размываются его последние институциональные основы. И если до какого-то момента Москва выступала в качестве «державы статус-кво», стремясь сохранить при себе хотя бы что-то из геополитического наследия Советского Союза, то в последнее время Россия, накопив достаточно сил, уже сама включилась в процесс пересмотра правил.

Так, в 2007 году Россия объявила об отказе от такого «реликта холодной войны», как Договор об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ), и резко ужесточила отношение к Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ).

До этого на протяжении большей части президентства Владимира Путина (примерно до второй половины 2006 года) ставка делалась на укрепление внешнеполитических позиций страны посредством участия в многосторонних форматах. Идея интеграции России в сообщество передовых государств оставалась стержнем внешнеполитического подхода. При этом российское понимание интеграции, ее форм и условий менялось с течением времени и – за редкими исключениями – все больше исходило из необходимости собственного усиления[9].

Апофеозом периода повышенного внимания Москвы к международным институтам можно считать саммит «Большой восьмерки» в Санкт-Петербурге (июль 2006). Хотя формат встречи, прошедшей под председательством России, не предусматривал серьезного обсуждения чего-либо, даже символическое значение форума вполне окупало вложенные в его подготовку средства. К тому же периоду относятся пик попыток присоединиться к Всемирной торговой организации (ВТО), максимальный интерес к началу переговоров о заключении нового базового соглашения с Европейским союзом и активизация России в рамках Шанхайской организации сотрудничества (ШОС).

Но кооперативный подход не оправдал ожиданий Москвы. Это объясняется рядом конкретных причин. Прежде всего, тем, что внешние партнеры России к тому времени окончательно стали подходить к международным институтам и правилам с инструментальной точки зрения. И стало уже невозможно не замечать, что США и Европа пытаются интеграционные устремления для получения односторонних выгод.

В какой-то момент данный принцип взяла на вооружение и российская дипломатия. Москва разочарована в возможности отстаивать национальные интересы, опираясь на универсальные или действующие в рамках конкретных организаций международные правила. По мнению России, которое де-факто оформилось в 2007-м, необходимо либо пересматривать существующие правила с учетом новой расстановки сил, либо не настаивать на обязательности их соблюдения.

В качестве альтернативной модели, к которой начинает прибегать и Россия, рассматриваются наиболее результативные в последние годы adhoc-коалиции – специально созданные отдельными государствами форматы для решения конкретных проблем: «шестерка» по северокорейскому урегулированию или «пятерка» по иранской ядерной программе.