В феврале 1992 года грузинская артиллерия и бронетехника, расположенная вокруг города Цхинвала, начали интенсивные обстрелы жилых кварталов и учебных заведений югоосетинской столицы. Обстрелы продолжались до 13 июля 1992 года. В результате погибли сотни мирных жителей.

Грузия в это время сама была втянута в затяжную гражданскую войну, в которой избранный в мае 1991 г. президент Звиад Гамсахурдиа уже в декабре 1991 – январе 1992 г. был свергнут в результате переворота, поддержанного российскими военными[29]. За спинами заговорщиков стоял Эдуард Шеварднадзе, ушедший в декабре 1990г. в отставку с поста министра иностранных дел СССР. Руководству России во главе с Б. Ельциным, он казался тогда более приемлемой политической фигурой, чем откровенный националист З. Гамсахурдиа, запомнившийся своими экстравагантными выступлениями и доставивший массу хлопот непопулярной войной в Южной Осетии и многочисленными шовинистическими высказываниями в адрес всех негрузин, которые составляли тогда 35% населения Грузии.

Как отмечает грузинский исследователь Г.Нодия, наблюдая очевидную тенденцию к распаду СССР, Шеварднадзе «мог понять, что его политическое будущее в России довольно сомнительно и Грузия была единственно возможной ареной, на которой он мог продолжать карьеру. По этой логике, для него было бы вполне естественно поддерживать любые силы, подрывающие Звиада Гамсахурдиа-основное препятствие к его возвращению»[30].

8 марта 1992 года Эдуард Шеварднадзе вернулся в Грузию в качестве Председателя Госсовета, но политика Грузии в отношении Южной Осетии после этого не изменилась. Блокада и обстрелы осетинских населенных пунктов Южной Осетии даже еще более ужесточились[31].

Представленная выше трактовка рассматривает грузино-осетинский конфликт как этнический, имеющий глубокие исторические корни. Существует другая точка зрения на конфликт, которая видит его причины не в национальном размежевании и культурном насилии (кажущемся или действительном) со стороны Грузии. Осетино-грузинский конфликт, согласно этой точке зрения, развивался "сверху вниз". Осетины и грузины являлись глубоко интегрированными группами (высокий процент осетино-грузинских и грузино-осетинских браков, незначительная социокультурная дистанция между группами, высокий показатель взаимной дисперсии, т.е. наличие меньшинств, представляющих одну группу, в поселениях с численным преобладанием другой группы[32]).

В этой ситуации сторонникам данной точки зрения кажется очевидным, что в осетино-грузинском конфликте гораздо большую роль сыграли политические игры и импорт политического, а затем и практического насилия извне Южной Осетии, точнее извне социальной ткани осетино-грузинского повседневного мира. И потому это гораздо более политический, нежели этнический конфликт.

Признание политической основы конфликта позволяет предположить, что если бы в 1988-1990 гг. грузинская политическая или, что более важно, культурная элита придерживалась иного общего "профиля" в своем национально-государственном творчестве, если бы она конструировала иной горизонт судьбы для негрузинских меньшинств в новом зреющем государстве, то не было бы никакого юго-осетинского сепаратизма. Другой вопрос: способна ли была эта позднесоветская грузинская элита на обладание иного общего профиля, кроме «гамсахурдиевского»? Суть которого заключается в идеологическом обосновании необходимости ассимиляции негрузинских национальностей, проживающих на территории Грузии, грузинским населением.

Основным фактором, который начал разрушение осетино-грузинского мира, является смесь грузинского интеллигентского сознания с духовным миром некоторой массы деклассированных сельских маргиналов. Этот союз выражался в том, что некоторые черты исторически и политически обоснованной культурной гегемонии Грузии рефлексировались и воспроизводились языком этой группы населения во всем спектре артистического национального дарования — вплоть до показной истерики и митингового нагнетания страстей[33].

С юго-осетинской стороны этому разрушению общего с Грузией повседневного мира способствовал глубокий комплекс культурной, национальной несостоятельности. Этот комплекс выражается в таких противоположных осетинских стратегиях, как, с одной стороны, распространенное стремление быть ассимилированными и считаться грузинами, а с другой стороны, обрести гарантированные какой-то внешней инстанцией политические, культурные и иные основания для того, чтобы оставаться осетинами[34].

Обозначенные выше стратегии являются альтернативными: одна из них стремится избавить осетин от их негрузинской идентичности как неполноценности, другая стремится отделить, дистанцировать Южную Осетию от Грузии и ее ассимиляционистского (поглощающего) потенциала с тем, чтобы на этом безопасном отдалении обретать осетинскую состоятельность. Но очевидно, что обе стратегии опираются на единое основание — на веру в собственную слабость осетин в пространстве исторического, культурного и политического влияния Грузии. Различие лишь в том, что первая стратегия желает преодолеть эту слабость через растворение осетин в Грузии, а вторая — через отделение от нее, заручившись для Южной Осетии жесткими политическими гарантиями, которые бы сдерживали грузинскую гегемонию и оберегали от нее. Без этих гарантий, без "признанного статуса для Южной Осетии" или ее "независимости от Грузии", само существование Южной Осетии кажется невозможным[35].

Нужно сказать, что грузинская элита в 1988-1990 гг. немало посодействовала тому, чтобы вторая из отмеченных осетинских стратегий оказалась определяющей, более резонной и зазвучала исторически обоснованнее. В этом смысле Гамсахурдиа и сотни других грузинских деятелей общегрузинского или локально-сельского масштаба оказались весьма успешными "конструкторами" осетинской нации вне контура грузинского государства. Ведь чем чаще звучали слова, что в Грузии нет и не может быть Южной Осетии (а есть Самачабло, Шида Картли или, в лучшем случае, некий Цхинвальский регион), тем чаще осетинское население утверждало, что Южной Осетии и не должно быть в составе Грузии.

Таким образом, вторая точка зрения на грузино-осетинский конфликт подчеркивает его политическую основу. Сторонники этой позиции утверждают, что исторически не было предпосылок к возникновению конфликта, они находятся исключительно в сфере политики и возникают в связи с распадом СССР.

1.3 Обстановка в зонах конфликтов

В результате происшедших военных столкновений республика Абхазия стала последовательно развивать собственную государственность вне связи с Грузией, имея все атрибуты независимого и суверенного государства. В настоящее время в республике действуют соответствующие этому статусу политические структуры. Абхазия управляется президентом и премьер-министром, который руководит правительством. Законодательный орган - парламент избран в 1996 году сроком на пять лет. В марте 1998 года были проведены местные выборы. Вместе с тем ни абхазский парламент, ни местные органы власти не признаны центральным грузинским правительством. Острой и актуальной остается проблема беженцев из Абхазии, численность которых составляет 250 тыс. человек, находящихся в основном на территории России.