Очень слабо действовала хрущевская аргументация насчет Западного Берлина как «очага западного шпионажа». Каждому было понятно, что преимущества открытой границы в Берлине могли использовать не только западные, но и восточные разведчики. Кроме того, поскольку 1958 год не принес никаких сенсаций в сфере «тайной войны», то и довод Хрущева насчет «нетерпимости» сложившегося положения не представлялся убедительным.

При всем при том для Запада вовсе не была столь уж неприемлемой мысль о признании в какой-либо форме факта существования ГДР и о необходимости вступить с ее властями в определенные деловые контакты. «Не стоит вести ядерную войну из-за спора, кто будет ставить штамп на документах» (имелись в виду путевые документы у водителей на маршрутах Западный Берлин – Западная Германия) – сформулированное таким образом отношение Великобритании в целом отражало, пожалуй, общий подход стран НАТО. Позднейшие аналитики отмечали, очевидно, справедливо, что если бы Хрущев поставил с самого начала вопрос о германском мирном урегулировании (в духе проекта 10 января 1959 г.), вместо того чтобы неожиданно заявлять о намерении в кратчайший срок и на собственных условиях решить проблему Западного Берлина, то эффективность его демарша была бы намного больше.

Кстати, согласно архивным данным именно такой характер советской инициативы по германскому вопросу имел в виду советский посол в ГДР Первухин, когда обсуждал эту проблему с Ульбрихтом. В своем отчете об этой беседе он прямо-таки подсказывал центру, что первым шагом с советской стороны должна быть нота западным державам с изложением содержания мирного договора. Хрущев проигнорировал эту рекомендацию. Может быть, потому, что Первухин входил в «антипартийную группу» и был отправлен в Берлин как в своего рода ссылку, а, следовательно, любые исходившие от него предложения рассматривались как подозрительные. А может быть, потому, что, прежде чем выступить с позитивной программой, Хрущев намеревался «попугать» Запад, дабы сделать его уступчивее. В таком случае эта тактика оказалась столь же контрпродуктивной, как и примененная в 1948 и 1952 годах.

2.3 Последствия Берлинского кризиса

Новый острейший кризис в центре Европы, в Берлине, подогреваемый нажимом В. Ульбрихта на Хрущева, завершился возведением 1 августа 1961 г. Берлинской стены. Она должна была отделить наглухо соцлагерь от ФРГ и остановить нараставший поток беженцев из ГДР на запад. Стена стала символом кульминации раскола Германии и Европы. Признаком силы, но и слабости тоже. Исподволь признавался проигрыш в экономическом, и политическом соревновании с капитализмом.

Берлинский кризис и его итоги, когда у Бранденбургских ворот ствол в ствол стояли друг против друга советские и американские танки, а враждебная риторика достигла немыслимых масштабов, означал кульминацию «холодной войны» в Европе, но вместе с тем впервые именно в это время как бы прозвучали звуки новой увертюры. Зашедшая в глухие тупики бессмысленная борьба явно выдыхалась.

Бонну требовалось улучшать отношения с СССР во имя главной цели – воссоединения. Москве нужно было налаживать отношения с ФРГ в интересах экономического, технологического сотрудничества и безопасности. И тут, и там имелись ответственные люди, понимавшие это. Но проблема была отнюдь не только «германской», но и глобальной. Возведение Стены было также результатом неудачи переговоров Хрущева с Кеннеди в Вене и военно-политического нажима советского лидера на США путем серий мощных ядерных испытаний, увенчавшихся взрывом 57-мегатонного устройства на Новой земле. Это было и формой демонстрации силы, дабы таким путем оградить союзника на другом конце света – Кубу – от новых попыток вторжения.

Как, пишет В. Фалин – одно из главных действующих лиц драмы – в последние 10 дней октября 1961 г. он ощущал «теснейшее соприкосновение с реальностью войны в центре Европы, впервые после 1945 г. 200 метров и железные нервы отделяли нас от непоправимого».

Но до войны, конечно, не дошло. Берлинский блеф и силовая демонстрация разрешились обменом письмами между Кеннеди и Хрущевым по германским проблемам, включая западноберлинскую. Теперь основой новых отношений признавался баланс интересов. В советском ответе Кеннеди впервые для своего времени признавалось необходимым «преследовать общечеловеческие цели, военное соперничество заменить экономическим соревнованием двух систем, заявить обоюдную готовность отказаться от применения силы».

Мировая общественность заговорила о советском «ультиматуме», о «непредсказуемости» советского лидера, причем чем дальше, тем больше его имидж приобретал, скорее, комический характер, а дискуссия по поднятым им проблемам становилась несерьезной.

В одной из английских газет был, к примеру, изложен такой план «решения» проблемы Западного Берлина: построить на территории ФРГ его точную копию и переселить в него всех западноберлинцев, «отдав» ГДР пустой город. Серьезно воспринявший этот «проект» западногерманский комментатор обратился к редактору с возмущенным риторическим вопросом, как бы он отреагировал на предложение перенести столицу из Лондона в Глазго. Веселье стало всеобщим, когда выяснилось, что редактор – шотландец и потому, видимо, был бы не против такого варианта. Другая шутка сыграла, видимо, не последнюю роль в карьере тогдашнего бургомистра Западного Берлина, а в будущем канцлера ФРГ В. Брандта. Его популярность резко возросла, когда он сравнил хрущевскую идею о мирном договоре между СССР и ГДР с предложением холостяку жениться… на самом себе.

Ф. Нинкович следующим образом охарактеризовал общее впечатление на Западе от хрущевских эскапад: «Три года войны нервов, в ходе которой Советы то отворачивали, то заворачивали вентиль, регулирующий уровень напряженности. Под звук фанфар они драматически объявляли все новые «предельные сроки» лишь для того, чтобы затем между прочим заявить, что могут и подождать». Все это подрывало авторитет советской политики, доверие к ней, а заодно и возможности урегулирования германской проблемы.

Правда, кроме столь однозначно отрицательной оценки политики Хрущева в связи с «берлинским ультиматумом» встречаются и другие – прохрущевские. По сути, речь идет о тех же самых доводах, что приводились в качестве «рационального объяснения» мер по блокаде Берлина в 1948 году: мол, советский нажим (по крайней мере поначалу) вызвал растерянность в западном лагере, способствовал дифференциации в нем различных течений, в том числе и оформлению групп «голубей». Более того, если при оценке долгосрочных последствий сталинской авантюры единодушно констатируется их негативный характер, то результаты действий Хрущева порой подаются в более благоприятном свете: западные державы все-таки не решились вооружить ФРГ атомным оружием, сильно испортились отношения между западными немцами и их западными союзниками, Аденауэр проиграл следующие выборы, и вообще политика ФРГ и западных держав в германском вопросе приняла более рациональный, реалистический характер. Доводы эти трудно принять.