Косовский конфликт, равно как и война в Персидском заливе, вновь вызвал шок у китайских военных. Одновременно это породило оживлённую дискуссию о направлении и стратегии будущей внешней политики и политики безопасности. Пекин до сегодняшнего дня придерживается официальных теорий заговора. Во внутренней политике он сознательно использовал в качестве орудия пробудившийся и окрепший национализм и соединил его с требованиями к Западу проявить компромисс в вопросах о вступлении Китая во Всемирную торговую организацию и в других спорных темах. Фрустрация по отношению к Соединенным Штатам Америки, накапливавшаяся в Китае в течение длительного времени, превратилась после бомбардировки посольства в Белграде в откровенное антиамериканское и антизападное настроение. Таким образом, косовский конфликт, в большей степени, чем все другие спорные моменты в отношениях с США и Западом, стал точкой кристаллизации, выявившей тот факт, что Запад и Китай имеют различные представления о будущем мироустройстве. Уже вскоре после бомбардировки китайского посольства в Белграде, Политбюро КПК под руководством Цзян Цземиня приняло решение о дополнительных расходах на оборону. По сведениям гонгконгских источников еще из бюджета 2004 года было ассигновано дополнительно 20 миллиардов юаней для реализации крупных инфраструктурных программ, связанных с оборонными проектами. К 2008 году эта сумма будет увеличена в общей сложности до 100 миллиардов юаней. Помимо этого Государственный Совет одобрил выделение еще 80 миллиардов юаней на закупку новых систем оружия. В соответствии с этими данными оборонный бюджет на 2004 год, составивший 215,2 миллиарда юаней, оказался почти вдвое выше, чем предполагалось по смете (120 миллиардов юаней).

Региональная стабильность

С начала девяностых годов в Китае стало усиливаться чувство уязвимости, причинами чего были нерешённый тайваньский вопрос, спорные территориальные притязания к соседним азиатским государствам в Южно-Китайском и Восточно-Китайском морях и, прежде всего, ухудшение отношений с Соединёнными Штатами Америки и Японией.

Между тем, исторически объяснимое ощущение уязвимости Китая контрастирует, однако, со всё более самоуверенным притязанием на власть на региональном и глобальном уровнях, которое покоится на также исторически обоснованном чувстве превосходства над другими государствами и народами. Современная политика мира, реформ и модернизации является, с китайской точки зрения, не самоцелью, а инструментом экономического и военного укрепления страны. К тому же, не только нерешённые проблемы в отношениях с Тайванем, но и территориальные притязания в Южно-Китайском море рассматриваются Пекином как внутриполитические дела, не терпящие иностранного вмешательства.

В контексте с этой амбивалентной «парадигмой слабости и превосходства» стратегической культуры осознания конфликтов, определения потенциальных противников и использования вооружённых сил в качестве инструмента политики, масштабное воздействие на внешнюю политику Китая и его политику в области безопасности, должно быть, оказала наметившаяся с середины восьмидесятых годов и все более усугубляющаяся нехватка ресурсов. Китайская Народная Республика с ее 1,3 миллиардным населением представляет 22% живущих на Земле людей, но на её долю приходится всего лишь семь процентов земель сельскохозяйственного назначения, имеющихся на планете. Одновременно китайское население увеличится, видимо, к 2020 году, несмотря на строгий контроль за рождаемостью, до 1,5 миллиарда человек. Это будет иметь существенные последствия для страны: потребность в продовольствии и энергии будет стремительно возрастать, как из-за увеличения численности населения, так и по причине прогрессирующей индустриализации, урбанизации и повышения уровня жизни. В то же время у Китая будет всё меньше возможностей удовлетворять потребности за счёт собственных ресурсов. По мнению китайских военных экспертов, это потребует создать океанский флот, который сможет обеспечить и защитить морские ресурсы и, прежде всего, открытые морские коммуникации в Южно-Китайском море и Индийском океане, от которых Китай будет очень зависеть в грядущие десятилетия. Поэтому в длительной перспективе необходимо создавать ударные военно-морские силы, которые к 2049 году должны обладать способностью конкурировать с военно-морскими силами США.

Односторонняя безопасность

Эти усилия по модернизации страны основываются, в конечном счёте, на внешнеполитической стратегии обеспечения односторонней безопасности, что дополнительно усиливает обеспокоенность другой стороны, поскольку не учитываются её потребности в безопасности. Что касается новых концепций «общей безопасности», то эксперты Народно-освободительной армии Китая по-прежнему относятся к ним скептически вплоть до того, что отвергают их.

На этом фоне почти не вызывает удивление то обстоятельство, что Пекин яростно критикует укрепление вооружённых сил соседних государств – прежде всего, Тайваня, Японии и Индии – и демонстрирует почти полное отсутствие понимания их потребностей в безопасности. Это особенно заметно при нынешней дискуссии в Японии и на Тайване о создании системы противоракетной обороны, которую во многом спровоцировал сам Китай своим ракетно-ядерным вооружением, поскольку обе эти страны до сих пор отказывались от разработки собственного ядерного оружия.

Так, Китай форсировал в последние годы наращивание ракетно-ядерных вооружений в районах, расположенных напротив Тайваньского пролива. Их численность составит к 2005 году от 650 до 700 единиц. К тому же Пекин ускоренными темпами ведёт разработку крылатых ракет наземного и морского базирования, которые уже через несколько лет будут в распоряжении вооружённых сил. Одновременно Китай разместил на своей территории российские системы противовоздушной обороны С‑300 ПМУ‑1, чтобы таким образом радикально ограничить тайваньские и американские воздушные операции в возможном конфликте. Кроме того, Пекин не проявляет готовности, руководствуясь соображениями внутренней или оборонной политики, значительно ограничить или вообще заморозить собственные ядерные и ракетные вооружения. С учётом этой подоплеки Пекину не следует, собственно, удивляться ядерному вооружению Индии, оправданием которого служит меньше пакистанская, а скорее китайская ядерная угроза.

Посему нет также ничего неожиданного в том, что именно в последние годы ещё больше обострилось стратегическое соперничество между Китаем и Индией, а также между Китаем и Японией.

Так, Токио предложил недавно использовать боевые патрульные суда своей береговой охраны для защиты от нарастающих пиратских нападений на суда в Малаккском проливе и Южно-Китайском море. В отличие от предыдущих лет некоторые страны АСЕАН ясно и недвусмысленно приветствовали это предложение. Индия опять же объявила недавно, что в октябре проведёт совместно с Вьетнамом и Японией учения в Южно-Китайском море.

Ядерные силы

Китай пытается также изменить в грядущие годы военно-стратегическое равновесие на глобальном уровне и поэтому сделал своей приоритетной целью наращивание ядерных сил. Если в настоящее время Китай располагает всего-навсего 150-ю боеголовками для тактических и 300-ми боеголовками для стратегических ракет, то в следующем десятилетии количество боеголовок для стратегических ракет может увеличиться до 600-900 штук. В то время как четыре других признанных ядерных державы или заморозили свои арсеналы на нынешнем уровне (Великобритания и Франция) или хотят, как Соединенные Штаты Америки и Россия, сократить на договорной основе свои потенциалы стратегического ядерного оружия до уровня ниже 2500 боеголовок (СНВ-3), Китай до сих пор не связан никаким договором СНВ или INF и может таким образом практически беспрепятственно увеличивать свой арсенал ядерного оружия как в количественном, так и в качественном отношении. С увеличением количества боеголовок до шестисот – девятисот штук к 2010 году резко изменилось бы соотношение китайского ядерного арсенала и совокупного ядерного арсенала России и США, а так как Россия будет иметь после 2007 года всего-навсего от 800 до 900 боеголовок, то установление между двумя государствами военно-стратегического паритета по арсеналам ядерного оружия – это всего лишь вопрос времени. В этом случае Россия, занимающаяся ныне экспортом вооружений и, прежде всего, передающая технологии, в существенной мере сама способствовала бы смещению равновесия военных сил в Азии и в мире. Это могло бы негативным образом сказаться на ее собственной безопасности, чего в значительной степени не желают осознавать многие российские эксперты в области безопасности. Поскольку Китай одновременно в рамках своей гибкой доктрины устрашения все больше и больше связывает друг с другом варианты ведения ядерной и обычной войн, диспозитиву ядерного оружия в региональных войнах в условиях использования высоких технологий придается, в первую очередь, функция устрашения. Согласно расчетам это должно оказать устрашающее воздействие на внешние державы, такие как Соединенные Штаты Америки, и отвратить их от военной интервенции, в то время как Китай, имеющий превосходство в обычных вооруженных силах, мог бы эффективно задействовать их для проталкивания политических целей. По этой причине увеличение китайского арсенала ядерного оружия чрезвычайно актуально в аспекте политики для небольших соседних стран. Таким образом Китайская Народная Республика в меньшей степени заинтересована в установлении подлинного военного равновесия, а, скорее, в создании эффективных военных потенциалов устрашения Соединенных Штатов Америки, чтобы посредством «асимметричной военной стратегии» повысить их уязвимость и тем самым сделать заметно более высоким «порог интервенции». На этом фоне насыщенных антагонистическими противоречиями перцепций и концепций безопасности могли бы еще больше обостриться дилеммы безопасности в Восточной Азии.