Вслед за «Несением креста» Брейгель написал еще несколько картин на библейские темы: «Проповедь Иоанна Крестителя» (1566), «Перепись в Вифлееме» (1566), «Избиение младенцев» (1566) и «Обращение Павла» (1567). Первая из этих картин более сложна по смыслу и не сразу поддается прочтению. На ней, как и на «Несении креста», огромное количество людей, но теперь они представляют не разобщенные группы, а целостную, сплоченную массу, занимающую большую часть картины. У зрителя сразу создается впечатление, будто он видит некое сборище, спонтанно собравшееся в глубине леса. В центре этой массы народа, составляющей замкнутый круг (или, скорее, амфитеатр), проповедует Иоанн, указывающий обеими руками направо, в просвет между деревьями. Там открывается прорезанная широкой рекой поляна, но такая бледная и воздушная, что может быть принята за видение или сон. На этом призрачном фоне едва различимы две крохотные фигурки, совершающие обряд крещения. Таким образом, мы видим как бы картину в картине: одна реальная, весомая, ощутимая своей материальностью – проповедник вещает собравшимся слушателям; другая призрачная, далекая и по цвету, и по интенсивности – тот же Иоанн крестит Иисуса Христа. Очевидно, вторая картина – предмет повествования проповедника в первой, реальной. Это – основной смысл картины. Но в ней определенно проглядывает и другой, зашифрованный, обнаруживаемый и тем, что в толще слушателей мы замечаем обращенное к нам лицо… Брейгеля! Причем, выражение лица трагическое, полное скорби!

Две другие картины гораздо более откровенны и смотрятся как диптих, ибо показывают два евангельских сказания, привязанные к одному и тому же месту и хронологически следующие друг за другом. Первое относится к переписи населения по распоряжению римского императора, второе изображает избиение детей, сделанное по приказу Ирода, рассчитывающего таким образом уничтожить ребенка-Христа. Оба события происходили в Вифлееме. И у Брейгеля Вифлеем. Но какой Вифлеем! И тут и там мы видим засыпанную снегом деревню с характерными фламандскими домиками, и тут и там группы людей, одетых в современные Брейгелю костюмы; лишь на одном из них, видимо, в целях маскировки, полосатый восточный халат. В первой картине главное событие происходит в нижнем левом углу, где толпятся люди, ожидающие своей очереди, в то время как переписчики в темных одеждах, сидя у открытого окна одного из домов, записывают в книги имена собравшихся. Характерная деталь: высоко на стене дома, где обитают переписчики, прибита доска с черным имперским орлом Габсбургов; а рядом стоит охранник с алебардой. Все это очень похоже на выколачивание очередного (или внеочередного) налога с жителей Нидерландов. А вот что происходит, если налог вовремя не уплачен – об этом повествует вторая картина. На ней мы видим те же заснеженные домики, и тот же имперский орел красуется на груди главного распорядителя. И не сразу понимаешь, что происходит вокруг. Вокруг же полным ходом идет расправа - обнаженные мечи, убитые дети, женщины с заломленными над головой руками, мужчины, о чем-то тщетно умоляющие ландскнехтов. А вдали, словно окостенелый бездушный механизм, застыла монолитная группа конных солдат в кирасах и с поднятыми пиками, видимо страхующая убийц… И это ли не отклик чуткой души художника на увиденное в реальной жизни, если не «перевернутого мира», то «перевернутого мирка» своей страны, своего города, своей деревни?

В картине «Притча о слепых» (другие названия: «Слепые», «Парабола слепых») как бы два изолированных друг от друга плана. Дальний – мирный и безлюдный фламандский пейзаж. Несколько островерхих деревенских домиков, маленькая уютная церквушка, там и сям разбросанные деревья, птицы, высоко парящие в небе, кустарники, речка, заросшая зеленью. Передний план – шестеро слепых. Они бредут не по дороге, не по тропинке, а по неровной, словно вздыбившейся земле, резко отделенной от зеленого ковра дальнего плана. И деревья, и дома, и церковь, и река для них чужие, они не видят ничего этого – глазницы их пусты, а у иных уже полностью заросли кожным покровом. Они проходят мимо, движимые какой-то своей целью. Чтобы не сбиться с пути, они держатся друг за друга. Но вот происходит беда: слепой поводырь не нащупал своим посохом конца пригорка и вместе со своим скарбом полетел в реку. Следующий, с искаженным от ужаса лицом, падает на него. Третий, связанный со вторым посредством посоха, уже пошатнулся и сейчас последует за своими предшественниками. Четвертый еще устойчиво держится на ногах, но чувствует неладное – это написано на его безглазом лице. Пятый и шестой пока ни о чем не догадываются, но и им неминуемо быть в реке следом за их товарищами. Таково внешнее, зримое глазом содержание картины. Внутреннее же, не зримое, но постигаемое, прочитывается без особого труда: природа вечна и совершенна, а жизнь людей – это путь слепых, кончающийся неизбежной гибелью.

Таков последний аккорд художника-философа в его многочастной мировой симфонии.