Одновременно за фасадом «непредрешенничества» повсеместно шло восстановление прежних бюрократических структур, действовавших на базе царского законодательства. К власти возвращались политики, уже давно доказавшие свою полную несостоятельность. Заводы и фабрики переходили в руки прежних владельцев. Были запрещены или строго ограничены в своей работе профсоюзы и социалистические партии. Жёстко пресекались любые выступления рабочих в защиту фабрично-заводского законодательства, и без того сильно урезанного властями. Владельцы предприятий и торговцы, получая огромные правительственные субсидии, использовали их в своекорыстных и спекулятивных целях, обогащались сами и коррумпировали чиновничий аппарат. Мемуары белых деятелей полны обличений «состоятельной буржуазии и спекулятивных кругов, жиреющих от доходов и барышей, но не желающих ничем жертвовать и реально помочь армии», хотя та «спасала их жизни, достояние, и привилегии.» Один из штабных колчаковских генералов предложил даже установить для «богатых классов» своего рода финансовую развёрстку. «Печально идти в этой части по стопам комиссаров, но нет иных способов расшевелить нашу богатую буржуазию, не испытавшую ещё, как следует, всех прелестей большевистской выездки», - с безысходностью констатировал он.[8]

Не находили белые правительства взаимопонимания и с национальными меньшинствами на окраинных территориях России. Там давно зрело недовольство бюрократическим гнётом центра, что выражалось в стремлении к сепаратизму и автономии. Выдвинутый вождями белого дела лозунг «единой и неделимой России» быстро разочаровал национальную буржуазию и интеллигенцию, первоначально симпатизировавшую белым, не говоря уже о рабочих и крестьянах. Нежелание А.И. Деникина и П.Н. Врангеля удовлетворить требования автономии войсковых кругов Дона, Терека и Кубанской Рады в конечном счете лишило Добровольческую армию доверия и её самого верного союзника - казачества. Казаки резко отличались от остальных русских крестьян тем, что они имели право получать 30 десятин земли за воинскую службу, которую они несли 36 лет. В новых землях они не нуждались, но хотели сохранить то, чем уже владели.[7]

Лозунг Деникина «Россия будет великой, единой, неделимой» не оставлял никакой надежды инородцам, стремящимся к автономии и независимости. Союзники предложили белым предоставить финнам и полякам независимость, а Прибалтике и Кавказу - автономию. Белые отказались, и осенью 1919 года, в решающий момент, потеряли поддержку Эстонии, Финляндии и Польши. Белые утратили расположение кавказских народов, готовых удовольствоваться статусом федерации.

В результате такой внутренней политики белое правительство вызвало недовольство подавляющей части населения на контролируемых ими территориях бывшей Российской империи. «Если подсчитать наш актив и пассив, то получается самый мрачный вывод: every item you dead against (решительно всё против нас), - записал в сентябре 1919 г. в своём дневнике управляющий колчаковским военным министерством барон А.П. Будберг - За нас офицеры, да и то не все, ибо среди молодежи много неуравновешенных, колеблющихся и честолюбивых, готовых поискать счастья в любом перевороте . За нас состоятельная буржуазия, спекулянты, купечество, ибо мы защищаем их материальные права; но от их сочувствия мало реальной пользы, ибо никакой материальной и физической помощи от них нет. Всё остальное против нас, частью по настроению, частью активно.»[8]

При таких обстоятельствах белые режимы уподобились холмам зыбкого песка. При первых же серьёзных встрясках они расползались, погребая под собой генералов - диктаторов - смелых и мужественных военачальников, но никудышных политиков.

Вначале белогвардейцы имели опытные военные кадры. Например, в деникинской армии находилось около двух третей всех генералов, полковников и подполковников старой русской армии, в своём большинстве, по словам самого А.И. Деникина, убеждённых монархистов. Это позволило белым создать в первые месяцы гражданской войны собственные вооружённые силы почти полностью на классовой основе. Там преобладали офицеры, юнкера, добровольцы из имущих слоев населения. Такие части были хорошо организованы, обучены, дисциплинированы, проявляли стойкость и упорство в боях. Но война затягивалась, расширялась, и белые генералы были поставлены перед необходимостью формировать массовые армии - главным образом за счёт принудительного призыва крестьян. Это неизбежно вело к потере социальной однородности, к возникновению и обострению антагонизма внутри армий, что, в свою очередь резко снижало их боеспособность.[8]

Крестьянство не просто отказывалось от службы у белогвардейцев, дезертировало или сдавалось в плен при каждом удобном случае. Оно охотно бралось за оружие и обращало его против своих офицеров. «В тылу разрастаются восстания, - писал тот же барон А.П. Будберг, - а т.к. их районы отмечаются на 40-вёрстной карте красными точками, то постепенное их расползание начинает походить на быстро прогрессирующую болезнь. Какой толк нам в стоянии вдоль линии железной дороги разных союзников, когда весь организм охватывается постепенно этой красной сыпью.»[8]

Такая картина наблюдалась не только в Сибири, но и в прочих тыловых районах белых армий.

Всего в партизанском движении участвовало до 300 тысяч человек. Оно в основном контролировалось подпольными комитетами большевиков под руководством Москвы (еще в январе 1918 г. при наркомате по военным делам РСФСР был учрежден Центральный штаб партизанских отрядов, позже преобразованный в Особое разведотделение). Действовало также немалое число партизанских формирований, возглавляемых анархистами и эсерами.

У генералов, оказавшихся неспособными проводить эффективную социально-экономическую политику, оставался единственный метод «наведения порядка» на подвластных землях - территориях. Источники свидетельствуют, что он энергично проводился против всех несогласных с действиями белых правительств в самых разных формах: арестах, безрассудных расстрелах, в т.ч. заложников, рейдах карательных отрядов и антиеврейских погромах.

«Жестокости были такого рода, - констатировал командующий американскими экспедиционными войсками в Сибири генерал Гревс, - что они, несомненно долго будут вспоминаться и пересказываться среди русского народа».[8]

2.3. Белое движение и интервенты.

Т. к. белое движение носило ярко выраженный национальный, российский характер, оно вызывало значительные опасения у союзников, которые преследовали в России свои интересы. Между ними уже были достигнуты договорённости о сферах влияния в будущей России. Эти же цели преследовала высадка союзных войск на Севере, Юге и Дальнем Востоке. Участия в боевых действиях совместно с белыми армиями не было. Но сам факт их высадки использовался большевистской пропагандой для возбуждения недоверия к белому движению. Помощь же союзников финансами, вооружениями и обмундированием носила ограниченный характер и не могла оказать воздействия на ход боевых действий.[10]

Отношения между двумя этими ведущими антибольшевистскими силами при внешнем благополучии развивалось весьма драматически. И главная причина коренилась в различном видении ими будущего Росcии. Правящие круги Антанты крайне неодобрительно относились к идее белых возродить государство в границах 1917 г., но вместе с тем их ближайшая цель - свержение большевистской власти - совпадала. Лидеры белого движения не могли обойтись без поддержки союзников и поступились, как им казалось, временно - стратегическими интересами Российского государства, принимая помощь от интервентов, заключая с ними кабальные военные, политические и финансовые договоры.