О какой Москве пойдет речь? О той, где в середине XIX века улицы освещались лишь светом из окон. О той, в которой долгое время обязательным был послеполуденный сон. О той, где короновали царей. О той, где по весне цвели сады. О той, которая, уже не будучи столицей, продолжала задавать в России тон. О той, что хранила родовые гнезда Романовых, Шуйских, Воротынских, Долгоруких .

Под звуки рожков по Большому Каменному мосту гнали коров пастись на сочных «лужнецких» лугах. В Лужники еще ездили и соловьев слушать, и на Воробьевых горах в знаменитом трактире купца Крынкина посидеть: парниковой клубники поесть да с устроенной предприимчивым купцом смотровой площадки в который раз полюбоваться первопрестольной.

Вот Москва дворянская: пустые до полудня Никитские улицы, Пречистенка, Остоженка. К 12 часам первыми выходили на прогулку дети с гувернерами-французами и няньками-немками, позже появлялись барыни на парных санях с лакеями на запятках, последними выезжали по своим делам отцы семейств. Вот что писал о дворянской Москве П.А.Кропоткин, отпрыск Рюриковичей (правда, впоследствии «стряхнувший» с себя дворянские традиции): «В этих тихих улицах, лежащих в стороне от суеты и шума торговой Москвы, все дома очень похожи друг на друга. Большею частию они деревянные, с ярко-зелеными крышами, у всех фасад с колоннами, все выкрашены по штукатурке в веселые цвета. Почти все дома были в один этаж с выходящими на улицу семью или девятью большими светлыми окнами. Во двор вели широкие ворота, и на медной доске над калиткой значилось обыкновенно: «Дом поручика или штаб-ротмистра и кавалера такого-то .» На углу стояла полицейская будка, у дверей которой показывался сам будочник, с алебардой в руках, чтобы этим безвредным оружием отдавать честь проходящим офицерам .»

А вот купеческое Замоскворечье, весной утопающее в ароматах бело-розового цветения, а осенью — в запахах кипящего в каждом доме варенья. Бесконечные заборы, ворота на прочных замках, во дворах свирепые псы. За воротами — каретные сараи, живность в загончиках, сады с пионами, анютиными глазками, яблонями да кустами крыжовника и черной смородины. В домах — тяжелая мебель красного дерева, киоты с иконами старого письма, часы с боем, клетки с канарейками на подоконниках. На Ордынке, Полянке, в Голутвиных переулках — тишина; ни пешего, ни проезжего; окна закрыты, занавески спущены. Будочник замоскворецкий днем обычно мирно сидел на пороге своей будки, и, отставив алебарду, тер табак, а ночью стучал в чугунную доску и временами кричал на всю улицу: «Посматривай!»

А еще с Воробьевых гор слышны были звоны, густые и нежные — «малиновые», плывущие над Москвой и очищающие ее.

.Отшумела по Москве масленица — последняя неделя перед Великим постом. Немерено съедено было за эту неделю блинов, оладушек, пирогов-расстегаев; рекой лилась на блины сметана, тоннами клалась икра, килограммами — всевозможная рыба. Казалось, в эти дни не солнце, а огромный, с пылу-жару блин источал над Москвой тепло. Откатались с гор на санях, выпили все вино в трактирах и ресторанах и . затихли. Завтра — первый день Великого поста.

В купеческих, дворянских, мещанских домах масленицу «выкуривали» — был такой народный обычай. Клали в таз горячий кирпич и мяту, а сверху лили уксус и тазом этим обносили комнаты — изгоняли последние скоромные запахи. Горящие перед иконками лампадки красного стекла исчезали — теперь на весь пост будут строгие синие или прозрачные. Мебель покрывали чехлами. Наступала тишина.

К чистому понедельнику вся Москва преображается. Обильные лавки и магазины за одну ночь меняют зазывную яркость витрин и вывесок на скромные серо-коричневые тона занавесей — здесь, как и на рынках, семь недель будет царить Великий пост. И главным «героем» поста и хозяином рынков станет гриб!

Знаменитый постный рынок Москвы раскинулся на весь Китай-город: вязки сухих грибов, баранки, мешки с разноцветным горохом, редька и кислая капуста, начинки для постных пирогов — морошка, черника, брусника, клюква, кадки с соленьями. Питье в изобилии: и квас — солодовый, кислощейный, бражный, хлебный, и сбитень. В медовом ряду предлагают мед липовый, гречишный, травный. Его пробуют кто деревянной ложкой, кто баранкой, кто сайкой, а кто и — тайком — просто пальцем. Есть и варенье, и великопостный сахар — большие пласты зеленого, красного, розового, лимонного цветов. И изюм, чернослив, халва, пастила «особая» из города Белева .

На Солянке, в Голутвиных переулках, на Остоженке, на Дорогомиловской заставе столы и в пост были достаточно обильны, особенно в любившем покушать Замоскворечье. Среди прочего подавали горох тертый, кисель гороховый, всевозможные грибы — и холодные, и вареные, и чуть присоленные; капусту ленивую, пироги с морковью, чернослив, различные орешки, клюквенный компот, изюм кувшинный, сайки, пастилу рябиновую. Весь пост обязательны были ежедневные посещения храма. Здесь тоже все иначе, чем обычно: службы продолжительнее непостных, преобладает не пение, а чтение, яркие, с позолотой покрывала сменяются на черные, батюшки тоже служат в черных епитрахилях.

Встают раньше обычного, спешат в храмы: дворяне — в Большое Вознесение (что у Никитских ворот), в Илью Обыденного, в Зачатьевский монастырь, купечество — во Всех Скорбящих Радости, Николу в Толмачах, мещанство — в Филиппа Митрополита. В домах, где были «людские», в эти дни обязательно принимали нищих и убогих — не по одному-два, а по тридцать-сорок человек — насколько позволял достаток.

Старались читать в основном книги духовного содержания, говорили вполголоса, рано ложились спать.

Но вот уже и Благовещение подоспело. Повсюду пахнет кулебяками с вязигой, особыми «благовещенскими» пирогами на четыре угла: с грибами, семгой, налимьей печенкой, судачьей икрой . Еще в Благовещение принято выпускать на волю птичек из клеток — давняя московская традиция. Сразу после праздничного богослужения все идут на птичьи базары. Открываются клетки, и целые тучи птиц взмывают в небо. (Некоторые и приторговывают птичками «для воли».) И стоят москвичи, замерев, с задранными головами, смотрят в небо .

Капелью весенней уходят дни Великого поста. Наступает Вербное Воскресенье (последнее перед Пасхой, за которым начинается самая строгая неделя поста — Страстная) — Вход Господень в Иерусалим. Люди, встречавшие Христа в Иерусалиме, устилали его путь ризами (одеждами) и вайями (пальмовыми ветвями). Но откуда же взяться пальмам на Руси? Вот и появился обычай — встречать этот праздник вербой, весенним первоцветом. И едут сани-подводы-телеги по Калужской дороге к реке Москве за пушистой, осыпанной золотистыми крапинками вербой. На праздничных богослужениях вербу освящают. Словно огромный пушистый лес на мгновение вырастает под сводами храма: все поднимают свои веточки, чтобы попала на них святая водичка. Потом возвращаются домой, бережно неся в руках вербные букетики, которые будут стоять под иконами до следующего года. Особо благочестивые москвичи по старинному обычаю из пушистых комочков чай заваривают — для укрепления души и тела.