В первые недели Отечественной войны Растопчин был, вероятно, единственным крупным русским государственным деятелем, уверенным в конечной победе отечественного оружия. Ему удалось без паники организовать эвакуацию населения, ценностей и архивов в дни французского наступления, в результате чего наполеоновская армия вступила практически в пустой город (из 275 тыс. жителей осталось не больше 10 тысяч).

Более того. Растопчин вдохновил многих москвичей и жителей губернии на партизанскую борьбу, постоянно помогал продовольствием и медикаментами действующей армии, обеспечил ей прочный тыл. Наполеон боялся Растопчина едва ли не больше, чем Кутузова. Именно губернатора французы обвиняли в организации московского пожара (свою собственную усадьбу Воронцово главнокомандующий сжег, чтобы та не досталась врагу).

Растопчин не принял обвинения в организации поджогов, написал по этому поводу специальное сочинение. Однако оправдывался он не только пером, но и конкретными делами. После освобождения города, когда улицы были заполнены погибшими людьми и десятками тысяч конских трупов, столице грозила чума и жители боялись возвращаться, главнокомандующий сумел вернуть население домой (уже к концу 1812 г. в Москве находилось около 100 000 человек) и в считанные недели восстановить порядок.

Город оживал торговлей. Растопчин выстроил 3 тыс. лавок, чтоб привлечь крестьян из окрестных деревень. Полным ходом шла реставрация. Все постройки Кремля были обновлены. Уже к январю 1813 г. действовала бульшая часть присутственных мест, налаживался повседневный быт, вовсю шла раздача пособий. Была организована Комиссия по строительству, давались субсидии, восстанавливались тысячи домов.

Однако молва винила главнокомандующего не только в пожаре. Подозревали, что он присвоил до 100 тыс. казенных денег, неправильно распоряжается средствами, подкармливает особо приближенных подрядчиков и т.д.

Растопчин, принимая подчас парадоксальные и резкие решения, отлично знал, на что шел. Еще до вступления французов в столицу он писал: "Я буду всему виною . Я буду за всё и всем отвечать, меня станут проклинать сперва барыни, а там купцы, мещане, поъячие, а там все умники и православный народ . Я знаю Москву!"

В 1814 г. Александр, вняв недовольным, отправил Растопчина в отставку. И, как это ни забавно, граф уехал в Париж. В Европе его повсюду сопровождала грозная слава. Очевидцы рассказывают, что если Растопчин шел в театр, то публика смотрела не на сцену, а только на него .

Знаменитый ненавистник России, французский путешественник маркиз де Кюстин уже в 30-х гг. заметил, что европейцы уважают только таких русских, как покойный московский главнокомандующий Федор Растопчин .

.В период с 1905 по 1913 г. городское хозяйство Москвы развивалось напористо и быстро. Были проведены первые трамвайные линии, у бельгийской фирмы выкупили линии конок (москвичи долгое время обижались, что их родные конки принадлежат каким-то бельгийцам), были переоборудованы и расширены сети канализации и водопровода, включены первые телефоны, значительно увеличилось число учебных заведений. Все эти годы пост городского головы занимал Николай Иванович Гучков (1860-1935).

Русское купечество всегда понимало задачи страны.

Братья Николай, Федор и Александр Гучковы, потомственные предприниматели, администраторы и политики - ярчайший тому пример. Они стояли у истоков одной из крупнейших русских политических партий - Союза 17 октября, работали в городской администрации, поддерживали культурные и образовательные программы.

"Это наш город, - говорил Николай Гучков, - и до той поры, пока мы чувствуем здесь себя хозяевами, его благоустройство останется нашим кровным, семейным делом. Семейным делом в одной артели с сотнями таких же московских семей".

Гучковы делали ставку на поступательное развитие, индустриализацию, широкие государственные реформы без трагедий и разрывов. Они были сподвижниками знаменитого премьер-министра Российской империи Петра Столыпина.

И всё же дело Гучковых и их соработников в Москве и в России оказалось проиграно. Николай и Александр окончили свои дни в Париже. С 1917 г. власть и в стране и в городе оказалась в руках совершенно других персонажей .

Идеи

На протяжении всего XIX в. можно было наблюдать очень интересное взаимовлияние Санкт-Петербурга и Москвы. Питер всегда олицетворял возможность прорыва в Европу, к форме и институту, к закону и симметрии. Видимые пределы этой модели самоидентификации точно обозначил писатель и поэт Георгий Иванов в романе "Третий Рим" (уже само название, где под Третьим Римом имеется в виду город на Неве, дает пример своеобразнейшего синтеза-заимствования).

Иванов пишет о своем главном герое: "Все-таки русский не совсем то, что настоящий европеец, француз или англичанин, все-таки какой-то второй сорт европейца". Питерец, сколь бы ни был он аристократом, империалистом и победителем, был слишком часто обречен искать дружбы французского парикмахера или гувернера.

Москва же, напротив, воплощала укорененность в российском пейзаже, в российской органике с ее неизбежными кольцами дорог, предместьями, переходящими в огороды, обращенностью к Уралу и дальше, за Урал. Порой отсутствие выбора между Россией и Западом, столь явное на семи холмах нашей древней столицы, приводило к отчаянию (случай Чаадаева), порой - порождало несбыточные надежды (случай славянофилов, Каткова, Леонтьева). Так или иначе, из Москвы было виднее, что у россиян нет никакого другого выхода, кроме как быть самими собой и по возможности этого не стесняться (не случайно крупнейший русский юрист и государственный деятель К.П.Победоносцев назвал свою блестящую архиреакционную книжицу "Московским сборником").

Противоречия между Москвой и Петербургом из-за принципов организации власти как в фокусе проявились в полемике знаменитого законодателя, издателя и редактора капитального "Свода законов Российской империи" М.М.Сперанского с историком и писателем, основателем "Московского журнала" и "Вестника Европы" Н.М.Карамзиным.

Накануне войны 1812 г. франкофил Сперанский готовил коренное преобразование российских государственных учреждений. Ненавистник Наполеона Карамзин, ставя под сомнение фундаментальные основания политики первых лет Александрова царствования, а вместе с ними и всю логику социальных преобразований нового времени, утверждал, что "порядок, учреждения ничего не значат, всё значат люди. Хорошие люди, они установят хороший порядок, дурные сделают его дурным . Не нужно нам конституции, дайте 50 умных и добродетельных губернаторов, и всё пойдет хорошо".

.В конце ХХ века, властно вторгшегося в судьбы людей, разметавшего коренных москвичей по белу свету, перечеркнувшего многие традиции и обычаи, в российской столице, сравнявшейся по числу жителей с некоторыми европейскими державами, можно встретить любые мнения, суждения и теории. Однако ясно одно: у нас не срабатывает типичная для Западной Европы нового времени протестантско-просветительская модель строительства властных учреждений с учетом худших склонностей человека.